Раньше я никогда не делал многих фигур высшего пилотажа — бронированный штурмовик был предназначен для других целей. А тут на меня обрушились петли Нестерова, многократные восходящие бочки, перевороты, вертикальные восьмерки, отвесные пикирования…
— Следите за показаниями приборов, — напоминал инструктор. Но какое там! Мне впору было подумать только о себе.
На перегрузках кожа на моих скулах сползала книзу, нижняя челюсть отваливалась, и я никак не мог закрыть рот. В глазах темнело, и я начинал плохо соображать. Это кровь отливала от головы, переставала питать мозг. Меня начало клонить ко сну. И я дорого бы дал, чтобы заснуть и ничего больше не чувствовать до самой посадки. Но не тут-то было. Я все больше ощущал неприятную пустоту в желудке; чтобы отделаться от нее, я широко раскрывал рот и заглатывал внутрь воздух. Сначала это помогало, а потом на меня напала какая-то нервическая зевота, а к горлу подступила тошнота.
Единственными приборами, на которые я еще как-то обращал внимание, были акселерометр, показывающий величину перегрузки, и расходомер топлива.
«Скорее бы око кончалась все, — думал я. — Тогда это заставит инструктора пойти на посадку».
— Как себя чувствуете? — голос инструктора доносился до меня, словно из-под земли. У меня заложило уши. Я проглотил слюну, и свистящий вой турбины ворвался в ушные раковины, как в распахнутые двери.
Хотелось сказать летчику, чтобы он немедленно прекращал полет, но самолюбие и стыд перед товарищами лишили меня голоса.
— Как себя чувствуете? — повторил вопрос инструктор.
«Да заткнись ты, пожалуйста! — хотелось крикнуть мне. — Делай, скорей свое дело и двигай на аэродром!» Затягивать с ответом больше было нельзя.
— Чувствую хорошо! — чтобы сказать эту фразу, пришлось собрать последние крохи бодрости.
Оттого что я соврал, мне сделалось еще хуже. Теперь к плохому самочувствию прибавилось сознание собственного малодушия.
Но сказать правду — значит расписаться в беспомощности. Кто знает, какие выводы могли за этим последовать, — так успокаивал я себя, пока не услышал снова голоса инструктора:
— Тогда держитесь, Простин. Сейчас сделаем несколько восходящих бочек.
Меня прижало к спинке сиденья и потянуло кверху. Теперь я видел перед собой только небо и солнце. Потом откуда-то из-под крыла появилась стоявшая дыбом земля.
Я судорожно вцепился руками в борта кабины и с ужасом стал ждать дальнейших действий. Ремни, которыми я был привязан к сиденью, напряглись и больно врезались в ноги. Земля спряталась за спину, а потом все так же вздыбленная, точно подвешенный: блин, стала падать под другое крыло. Снова на кабину обрушилось ослепительное солнце. Но и это было недолга.
Самолет ввинчивался в небо, как штопор ввинчивается в пробку, в по мере вращения передо мной появлялись то небо, то земля, то солнце, слепящее глаза.
Наконец инструктор выровнял самолет. Мы снова шли по прямой.
— Как себя чувствуете? Почему не отвечаете? — донесся до меня слабый голос инструктора, как будто нас разделяла не тонкая приборная доска, а по крайней мере каменная стена. Я прижал сильнее наушники, догадавшись, что при резком перепаде давления у меня снова заложило уши.
«Сейчас начнет штопорить в обратном порядке — к земле», — подумал я с неприязнью.
— Пока нормально, — все-таки у меня не хватило духу ответить без этого подвернувшегося на язык «пока».
— Тогда будем кончать, — инструктор, кажется, понял мой намек.
«Теперь сочтет за труса, — мелькнуло в голове. — Нет, лучше еще потерпеть».
— Штопорнем вниз, — предложил я, придав голосу этакую беспечность.
«Неужели согласится?»
— Нельзя.
Я облегченно вздохнул.
— Почему?
— Мала высота.
Развернувшись, мы полетели назад, к аэродрому, и одновременно стали набирать высоту.
— Теперь небольшое пике, — объявил инструктор.
Ничего себе, небольшое! Самолет падал отвесно. На какое-то время почти исчезла сила тяжести. Состояние невесомости неожиданно вызвало приятное, легкое ощущение — как будто тебя надули водородом или гелием. И если бы не задержка дыхания, то можно бы позавидовать космонавтам, полет которых, как я думал, будет восприниматься как свободное падение.
Стрелка высотомера отсчитывала крути, а скорость все возрастала. Земля приближалась с дьявольской быстротой, гула двигателя я почти не слышал — опять заложило уши. «А вдруг отказало управление и мой инструктор уже говорит, чтобы я выбрасывался с парашютом?» Я невольно посмотрел на красную ручку, покоившуюся у правого колена. Ее нажатия достаточно, чтобы сработал пиропатрон под сиденьем и меня с парашютом выбросило наружу.