— Постойте, братцы, к нам на аэродром вроде бы не такая штука прилетала, — Лобанов нервно проглотил слюну. — Смотрите, какой у нее нос!
— А плоскости немногим больше стабилизатора. Какую же скорость надо, чтобы держаться на таких ножичках?
— А какой чудесный обзор из кабины! Крылья где-то далеко позади. Ничего не мешает.
Теперь уже говорили все разом:
— Вот бы на какую пересесть!
— И пересядем. На такой штуке, наверно, и в небе тесно.
На грешную землю нас спустил Миша Шатунов, никогда, ни при каких обстоятельствах, не терявший рассудка и самообладания.
— А ведь машинка-то сверхзвуковая.
И все затихли. Этих магических слов достаточно было, чтобы усмирить разбушевавшиеся страсти.
— А по-вашему, товарищ капитан? — почти шепотом спросил Лобанов.
Теперь все смотрели на Перекатова — старого авиационного волка, повидавшего на своем веку немало всяких самолетов.
— Завтра узнаете, — капитан ничего не мог нам сказать. — А сейчас — быстро раздеваться и спать!
Укладывались молча. Каждый думал о своем. Трудно будет. Я, пожалуй, впервые осознал, что ждет меня впереди. Где-то в другом конце темного здания дежурный по части заказывал по телефону завтрак — это для нас. Через несколько часов мы должны были начать совершенно новую жизнь. Впрочем, мы уже начали ее, переступив порог класса. Она глядела на нас со схем, манила, звала и пугала…
Моим соседом по койке оказался лейтенант Шатунов.
— Ты знаешь, Миша, я не могу себя представить в реактивной машине. Делается не по себе. Может быть, я боюсь ее?
Шатунов повернулся и долго смотрел на потолок своим мечтательно-невозмутимым взглядом. Там на тонких проволочках висели макеты стреловидных самолетов.
— Страшно, — наконец проговорил он раздумчиво. — А может, и нет. Не пробовал. Только знаю одно: врагу будет тошно.
Я хотел еще что-то сказать Шатунову, но он уже захрапел вовсю. И как он только мог оставаться спокойным?
Я проснулся, когда в конце коридора дневальный подал команду «Смирно» и позвал на выход дежурного по части. Потом послышался уже знакомый голос капитана. Он кому-то что-то докладывал.
— А ну, быстро подъем! — тихо скомандовал Перекатов. — Толкните там Шатунова.
Летчики вскочили с кроватей. Оказывается, никто уже не спал и все были рады скорее начать новый день. Одевались как по тревоге.
Прежде чем незнакомый седой полковник в каракулевой папахе и длинной шинели переступил порог нашего класса, каждый успел оправить постель и привести себя в порядок. Было видно, что все хотели своим внешним видом произвести впечатление.
— Как спалось на новом месте? — спросил он, поздоровавшись. У полковника были светлые, почти прозрачные глаза и высокий тягучий голос.
— Чудесно спали, товарищ полковник! — ответил за всех Лобанов. — Ждем, когда повезут на аэродром.
— Сначала в столовую, — улыбнулся полковник, сверкнув золотыми коронками. — А потом в классы. Прежде надо познакомиться с общими вопросами. И хочу сразу же заметить: их будет больше, чем вы представляете.
— А когда на аэродром? — не унимался Лобанов.
— Всему свое время.
Если бы кому-нибудь вздумалось после завтрака спросить, что я ел, то мне, пожалуй, трудно было бы ответить. И другим в то утро было не до еды.
Заслышав в небе быстро нарастающий шум, мы оставляли все и бросались к окнам. А шум уже переходил в пронзительный свист, точно на столовую падала бомба, потом раздавался раскатистый грохот. И все это в течение двух — трех секунд, а затем все смолкало. Самолеты, стремительно рассекавшие воздух острыми крыльями, пролетали раньше, чем мы успевали добежать до окон.
Лобанов устроил на подоконнике засаду. Но эта хитрость мало помогла ему. Серебристые сигары с откинутыми назад плоскостями проносились над головами с такой скоростью, что он ничего толком так и не смог разглядеть.
— Это какие-то молнии среди ясного неба, — сказал он растерянно, — Надо же!
— Значит, надо! — с гордостью за своих людей ответила полненькая официантка, подавая Лобанову прямо на подоконник очередное блюдо.
— Не иначе как ваш суженый там, — Лобанов подмигнул подавальщице. Он хотел сказать ей какой-то комплимент, на которые был горазд, но в это мгновение раздался сильный взрыв. Мы увидели Лобанова уже сидящим на полу с вилкой и ножом в руках. На безукоризненно отутюженных его брюках и на полу лежали ломтики жареной картошки и осколки от тарелки.
Все повскакали с мест и бросились на улицу. Было непонятно, как там раньше других очутился Лобанов, только что сброшенный на пол взрывной волной. Длинный и худой как жердь, он нескладно метался по снегу и что-то кричал. По-женски красивое лицо Николая стало совсем белым, будто лейтенанта только что загримировали для цирковой трагикомической роли. В темных, всегда насмешливых глазах горела какая-то дикая решимость. От лоска, который он наводил утром, не осталось ничего.