– Не, начальник, плохо ты торгуешься! Я этой девке мозги сейчас вышибу, чтоб ты думал быстрее…
«Да он же время тянет в расчете, что на стрельбу немцы среагируют!» – осеняет меня.
Пытаюсь сесть на корточки. Изза раны левая нога слушается плохо, но пока держит. Так, подоконник метрах в полутора от земли.
Внезапно в доме бахает винтовочный выстрел, и раздается истошный женский визг.
«Вот гад!» – Я выпрямляю обе ноги.
– Не зассал, началь…
Бах! Пуля входит полицаю под подбородок. Ох, не зря я в свое время настрелял в МП8 [55]себе второй разряд…
– Зельц, пулей сюда! – ору я.
Из палисадника, как медведь из малины, выламывается Люк. Оба бегут к дому, а я сползаю по стене.
Люк, чуть не снеся дверь, забегает в сени. Зельц останавливается передо мной:
– Товарищ старший лейтенант, Антон, что с вами?
– Да ногу немного зацепило.
– Я… я сейчас перевяжу вас.
– Не надо. Я уже сам справился. Ты лучше на двор сходи, там мужик какойто валяется. Вроде живой был.
Подобрав «ППД», я оперся о стену и встал. «Надо посмотреть, кто там такой продвинутый был, что заложников догадался взять…»
С некоторым трудом – адреналин из крови уже улетучился, я дохромал до сеней и, взобравшись на крыльцо, вошел в дом.
В большой, когдато чисто убранной комнате я увидел Люка, бормочущего чтото успокаивающее молодой, лет двадцати, не больше, девчонке, которая сидела на полу у русской печи, обнимая двух мальчишек лет пяти. На печке я заметил следы от пулевых попаданий. Застреленный мной полицай лежал на полу, вытянувшись во весь рост. Рядом валялся обрез трехлинейки.
«Мда, дядя, желание покуражиться сыграло с тобой злую шутку. Если бы ты не жахнул в печь, желая поторопить Люка, может, и был бы у тебя шанс опередить меня. И уж точно, ты бы от окна не отвлекся», – подумал я, усаживаясь на лавку.
– Сань, слышь, а чего вы пальбу открыли? – задал я Люку давно волновавший меня вопрос. – И что с рацией твоей?
– А, я сам дурак. Аккумулятор посадил. Видимо, забыл ночью выключить. А со стрельбой… Это у Зельца нервы не выдержали. Падлы эти, – кивок в сторону трупа, – дядьку… Ну, что нас молоком поутру угощал – к стене колышками прибили. А он – мужик пожилой уже был, вот у него сердце от боли не выдержало.
Чтото ухнуло у меня в груди.
– За что его так? – просипел я не хуже, чем застреленный мной полицай.
– Это я виновата… – всхлипывая, сказала вдруг девушка. – Дура яааааа….
– Так, гражданочка, давайте без рыданий! – попытался вернуть разговор в конструктивное русло Саша.
– Яааааа, бинты постиралаааа и на забор повесилаааа… – захлебываясь слезами, проговорила девчонка. – Дядькоооо Остап увидел и пошел их снимать, а тууут немцы в деревнююю приехалиии… Вот он и пошел их молокооо… угощааать…
– Так, девонька, плакать позже будешь, а сейчас по порядку рассказывай! – прикрикнул я на нее.
Странно, но то, что я повысил голос, подействовало, а может, это немецкий плащ мне солидности добавил, однако девушка вытерла глаза и продолжила свой рассказ уже более внятно:
– Немцы уехали, но тут как раз эти гады приехали, – и она показала рукой на труп полицая. – А Федька ко мне давно уже приставал… Еще до войны начал, когда я к дядьке Остапу на каникулы приезжала.
– С этим понятно… – прервал я ее, – а бинтыто откуда взялись?
– Так у нас в сарае лейтенант раненый отлеживался. Танкист он.
«Так вот почему форма серая…» – понял я…
Стукнула входная дверь, и в сенях послышались шаги. «Зельц, скорее всего. Чтото быстро он…»
– Товарищ лейтенант, помогите мне, пожалуйста! – донеслось из «деревенской прихожей».
Люк, не задавая лишних вопросов, встал и вышел в сени. Вскоре они внесли в комнату высокого молодого парня, одетого в замызганную и изорванную серую гимнастерку и темносерые бриджи. Лицо его «украшала» богатая коллекция синяков и ссадин. Левый глаз заплыл так, что было непонятно, видит ли он им вообще. Кисть и предплечье его левой руки были замотаны тряпками, а на черных петлицах действительно красовалось по два «кубаря».
– Давай его на лавку положим, – предложил Люк Дымову.
– Лучше – на пол, – вмешался я. – На полу просторнее и падать некуда.
– Ты бы, Антон, чем шутить – сбегал бы да мотоцикл во двор загнал.
– Извини, дорогой… Бегать мне сейчас – ну совершенно не с руки… Точнее – не с ноги.
– Это почему же? – странно, что Люк не заметил, что я хромаю.
– Дядя – пифпаф, ножка – бобо! – жизнерадостно, насколько смог, пояснил я. – Так что, товарищ лейтенант, сами за транспортом… идите. А еще лучше, если ты сбегаешь и пригонишь мой мотоцикл, а я пока танкиста обихожу.
Немного полюбовавшись на удивленную Сашкину физиономию, я отлепился от лавки и похромал к лежавшему на полу танкисту.
– Ну, блин… Партизан хренов. Ты так бодро под окнами скакал, что я и не заметил…
– Не заметил – это хорошо. Но за моим байком ты всетаки сбегай.
Осмотрев руку танкиста и поняв, что имеет место перелом лучевой и локтевой костей, а также сильный ушиб мягких тканей кисти, я перешел к осмотру головы.
«Так, вроде ничего страшного – поверхностные рассечения. Выглядит страшно, но совершенно неопасно», – думал я, аккуратно ощупывая голову пациента. Попутно я продолжал «опрос местного населения»:
– Гражданочка, а как давно командир у вас?
– Две недели, как его дядька… (всхлип) Остап, (еще один всхлип) за речкой нашел. Товарищ командир без памяти был. Неделю почти в себя не приходил.
«Странно, рана пустяковая, а без памяти… Может, контузило его? Или сотрясение?»
– А вас, девушка, как зовут?
– Лида.
– Вы комсомолка?
– Да, товарищ… – Тут она присмотрелась ко мне повнимательней и осеклась.
Ее можно было понять, встреть я фотографию себя нынешнего неделю назад гденибудь на просторах Интернета, ни за что не определил бы, кто на картинке изображен! Немецкий мотоциклетный плащ, измазанный грязью и кровью, изпод него выглядывают непонятные пятнистые штаны. Немецкую каску я оставил в коляске мотоцикла, а советскую пилотку потерял во время всех этих скачек, поэтому моя голова была украшена прямотаки колтуном из мокрых и припорошенных уличной пылью волос. Добавим к этому трехдневную небритость и нездоровый блеск глаз, и образ «маньяка – грозы пионерских лагерей» готов.
– Старший лейтенант… – успокаиваю я Лиду.
– А… каких войск? – не успокаивается комсомолка.
– Третьей, имени взятия Берлина, партизанской бригады!
«Ну вот что ты, дорогой, опять несешь, а?» – говорит мой внутренний голос, а я, отбив наступление любознательной студентки, продолжаю игру в вопросы и ответы. (Вы спросите, а как я догадался, что она – студентка? «Элементарно, Ватсон!» Она же сама сказала, что уже не первый год приезжает к дядьке на каникулы, а барышня – далеко не школьница, лет двадцать на вид).
– А как лечили командира?
– Дядька Остап руку ему в лубки положил, да эти мрази… – снова кивок в сторону покойника, – их сорвали. Из рожка отваром куриным кормили. Что мы еще сделатьто могли?
– Все правильно вы делали, Лида. Не волнуйтесь. Зельц, воды принеси – умоем лейтенанта. А потом на двор сходи – лубки найти надо.
В процессе умывания танкист очнулся. Разлепив неподбитый глаз, он уставился на меня, а потом, зашипев чтото грозное, попытался вскочить. «Прям дите малое», – подумал я, прижимая отощавшую тушку танкиста к полу.
– Спокойно, лейтенант… Свои здесь, свои…
– Аа… а кто вы? – тяжело дыша, спросил он.
Ну что ему было ответить? Не правду же…
– Разведка мы, партизанская. Сидеть можешь?
– Да.
В этот момент Дымов как раз принес лубки.
55
Упражнение МП8 состоит из двух упражнений МП7 дистанция 25 метров, мишень № 5, 5 пробных и 30 зачетных выстрелов (6 серий по 5 выстрелов). На пробную серию дается 8 секунд. Зачетные серии выполняются в следующем порядке: 2 серии по 8 секунд, 2 серии по 6 секунд, 2 серии по 4 секунды.