Целый ряд товарищей все-таки меня попрекнул за умолчание каких-то имен, абсолютно неизбежное в письменном докладе. У нас 470 членов Академии, если бы я задался целью упомянуть о роли каждого, это был бы громадный каталог; если бы я по пять слов сказал о каждом, это заняло бы 4 часа. А академик Бруевич особенно меня в этом обвинил и даже, как мне показалось, не очень хорошо, желая меня поссорить с физиками, а я с ними ссориться не собираюсь, я к ним с уважением отношусь. Он сказал, что я не упомянул ни Курчатова, ни Капицу, ни ряд других крупных физиков. Что касается Курчатова, то я это сделал совершенно сознательно. Я думал, если уж я не упомяну Курчатова, то никто не будет иметь права обидеться. А о П.Л. Капице в связи с исследованиями по низким температурам мне не надо было упоминать. Не забывайте, что я отчитываюсь за пять, ну, за шесть лет. В это время П.Л. Капица не работал с низкими температурами, он работал по мощной электронике, и в соответствующем месте упомянута его работа. Я не знаю, нужно ли мне таким способом дальше оправдываться, я думаю, что это будет скучно. Но мне казалось важным об этом сказать. Каждое слово приходилось все-таки обдумывать.
Теперь о биологии. Тут, как и следовало ожидать, у нас довольно оживленная и довольно принципиальная дискуссия была. Наиболее остро, пожалуй, поставил вопрос академик П.С. Александров. Он меня прямо спросил: «Како веруеши?». Но я своей веры (или лучше сказать по-другому, слово «вера» тут не особенно подходит), я своей уверенности никогда не скрывал и могу изложить, если это интересно Общему собранию, ее, хоть я и не биолог.
Естественно, что к биологическим объектам я подхожу со стороны химической, и это меня ограничивает известным образом. Я полагаю, что закон Менделя — это экспериментальный факт и что комбинаторика наследственного признака, как ее дает закон Менделя, неопровержимо свидетельствует об атомистике и химической основе наследственности. Далее, я не имею оснований не доверять тем тонким химическим экспериментам, которые показывают, что хромосома — это полинуклеотид, что удалось хромосомы, вытянутые в нитку механическими средствами, подвергнуть рентгеноскопии и исследовать химическое существо этих полинуклеотидов, определяя, в частности, очень интересное соотношение количеств пуриновых оснований и пиримидиновых оснований. Я полагаю, что нет никаких причин сомневаться в таких химических генетических работах.
Трофим Денисович Лысенко спрашивает, о какой работе я говорю. Я говорю о работе Бутенандта, известного химика, который раньше занимался вопросами половых гормонов, а теперь занимается генетикой. Бутенандт показал, что глаз дрозофилы окрашен определенной краской — ксантомматином, с установленной структурой. Прослежен путь от триптофана до этой краски через окисление на первой стадии в ортоаминбензоилаланин, иначе говоря — кинуренин. Затем появляется еще гидроксильная группа, и образуется оксикинуренин, окислительно замыкающийся в четырехзвенный ксантомматин. И образование этой краски контролирует действие фермента, одной из оксидаз на стадии окисления триптофана в аминобензоилаланин. А этот фермент появляется только у насекомых с правильной наследственностью, у которых формальный генетический анализ открывает наличие определенного гена. Вот что прослежено! И насколько четко химический путь прослежен, для меня, как для химика-органика, это совершенно убедительно. Это не идеализм, это материализм.
Это материализм!
Я все же полагаю, как это и написано в докладе, что мы должны развивать все ветви, содержащие какие-то зерна истины и в биологии. Я полагаю, что Трофим Денисович и мичуринская биология имеют определенные заслуги. И я не думаю, что наука должна поступать таким способом — способом зажима, как это, к сожалению, на нашей памяти бывало. Вот так!
Истина — это прочная штука, научная истина. И эта научная истина соответствует законам материи, которые действуют во внешнем для нас мире, и она себя проявляет.
Мне кажется, что Общее собрание должно понимать, что позиция президента несколько особая, отличная от позиции Президиума, и по мере возможности здесь надо соблюдать как всякому водителю машины, тем более тяжелой машины, осторожность при езде и на поворотах. А наука похожа на груз с стеклянной посудой, его перебить легко. Я думаю, что мы не должны бить научную посуду.