— Я понимаю, — кивнул Стрикланд. — Американский миллионер — заметная фигура в современном мире.
Ночь Стрикланд провел с Мэри. Так получилось, она рассказывала ему о своих приключениях в Африке, где работала в рамках программы иностранной помощи, о своей первой поездке в Париж, когда в одном летнем кафе она съела четырнадцать пирожных подряд. Поинтересовалась, не знает ли он человека по имени Чарлз Буковски.
Утром позвонила Джойс Маннинг.
— У нас изменились планы, Рон. Возвращайтесь как можно скорее.
— Где Хайлан? — спросил он.
— Извините, но это не телефонный разговор. Возвращайтесь. О'кей?
— Завтра, — пообещал он. — Если управлюсь за сегодня.
— Как можно скорее, — повторила Джойс.
Днем он нанял самолет и, совершив облет верфи Лепится, заснял ее с воздуха. Мэри была с ним. На прощание она подарила ему свою фотографию: она на Евангелической станции миссионеров на берегу Окаванго. Стрикланд нашел, что снимок потрясающий. Мэри, изможденная, бледная, стоя под терновым деревом, взирала на превратности "третьего мира". В ее синих глазах пылал тихий и неумолимый гнев лютеранского Бога, его полное неприятие пороков, его яростная нетерпимость к греховности низших созданий. Вернувшись в Нью-Йорк, он пришпилил фотографию к доске информации, рядом со своими снимками голодающего скота, птиц и убитых.
12
Однажды они отправились в Стонингтон, откуда ходил паром на остров Стидман. День выдался теплый, как и ожидалось, хотя пасмурный и дождливый. Энн пребывала в хорошем расположении духа, в состоянии легкого похмелья. Оуэн ехал молча.
На пароме они сидели над редукторной, с подветренной стороны, укрываясь от моросившего дождя. Был сильный туман, и каждые три минуты паром подавал сигнальный гудок.
Много лет назад, когда мир был другим, они встретились на этом острове. Она — адвокат в парусном лагере, он — инструктор. Это было летом, и паром играл немаловажную роль в их романе. Бывало так, что, только оказавшись на нем, они могли побыть наедине друг с другом. В те летние дни на палубе играл оркестр, и кто хотел, мог потанцевать. Она учила его новомодным танцам. Остальное время, пока паром добирался до берега, они целовались и обнимались, сидя на таком же кормовом редукторе слева по борту.
Сейчас они тоже сидели рядом, но не касаясь друг друга. Она незаметно взглянула на мужа, занятого чтением утренней газеты. Он молчал, не проявляя никаких знаков внимания, и ей казалось, что все эти напоминания о старой любви смущают его. Мелькнула мысль, что вот, прямо на ее глазах, умирает под серым дождем лишенный очарования и таинственности их выдохшийся роман.
Их загородный дом был образчиком эклектики, напоминавшей о викторианской эпохе. Он стоял на обрывистом берегу в окружении низкорослых сосен. Рядом гремели на ветру ажурные решетки старой беседки.
Едва переступив порог, они принялись обживаться. Браун открыл заклеенные на зиму окна на наветренной стороне и развел огонь в камине. Энн открыла воду, включила газ и поставила на плиту кофе.
— О Боже, — вздохнул Оуэн, — в этом доме еще так многое надо приводить в порядок.
— Ради всего святого, Оуэн, оставь это, иначе я начну жалеть, что мы приехали сюда. Ты же собирался поработать с проспектами, не так ли?
— Собирался.
— Ты не можешь заниматься всем сразу. — Она обошла стол, за которым они сидели, и положила руку ему на плечо. — Почему бы тебе не закончить с проспектами и не присоединиться ко мне позже?
Ее прикосновение словно вывело его из оцепенения.
— Хорошая идея. — Он погладил ее руку и начал раскладывать свои бумаги на обеденном столе. Энн надела дождевик и пошла прогуляться к обрыву.
Дождь прекратился, и на смену ему надвигался густой туман. Шагая по песчаной тропинке в зарослях восковницы и диких роз, она не могла видеть ни океана, шумевшего далеко внизу, ни всего того, что было впереди. На затянутом дымкой мысу в полумиле от дома она стала собирать букет из зимних цветов и трав. Ей казалось, что в душе у нее тоже туман. С новой силой нахлынули старые вопросы, от которых раньше удавалось отмахиваться. Что я такое? И что я чувствую?
Смятение в ее душе росло, усиливаемое непривычной обстановкой и странной погодой до головокружения. Она боялась двинуться с места. Но ее пугало другое падение, куда более глубокое и страшное, чем просто с высоты утеса над морем…
Все утро Энн бродила в тумане. Вернувшись в дом, она приготовила несколько тостов и взяла местную газету. В ней сообщалось о предполагаемом отравлении кошек, о фильме, снимавшемся в городе по соседству, и о предлагавшейся поправке к муниципальному закону, регулирующему продажу спиртного. Была также перепечатка статьи об исчезновении Мэтью Хайлана и неминуемом крахе его корпорации. Энн не стала ее читать: За развитием этих событий она следила по публикациям в "Уолл-стрит джорнал" и "Таймс".
Через час, когда она сидела в гостиной, уютно устроившись в кресле, и читала роман "Середина марта", Оуэн встал из-за стола и направился к двери. Она отложила книгу и пошла за ним.
— Оуэн?
Он посмотрел на нее невидящим взглядом и стал надевать свою непромокаемую куртку.
— Ты закончил? Куда ты идешь? Я думала, что мы побудем вместе.
Он покачал головой.
— Я не закончил. Мне надо прогуляться и подумать.
— Что уж тут думать, когда пишешь подобную чушь. — Она не смогла сдержаться.
— Это моя работа. — В его ответе не чувствовалось никакого раздражения. Но в Энн самой его накопилось больше, чем она подозревала.
— Извини. Мне обидно, что это отнимает у тебя столько времени. Я хотела прогуляться с тобой до темноты.
— Я скоро вернусь. — Он помахал ей рукой. — До темноты.
В гостиной она раскрыла свою портативную «смит-корону» и принялась за статью об их переходе к мысу Соболя. Около трех часов позвонили из штаб-квартиры «Хайлан». С Оуэном хотел говорить Гарри Торн. Энн попросила секретаршу перезвонить позднее.
Темнота наступила, а Браун все еще не вернулся. Походив немного из конца в конец комнаты, она вышла из дома, чтобы принести поленьев для камина. Огонь заполыхал с новой силой. Она еще походила по гостиной, и в конце концов ноги привели ее в подвал, где ржавела старая плита и хранились запасы вина. Выбор пал на «Риойа» 1978 года, скорее всего потому, что в голове мелькнула смутная идея приготовить бифштекс. Вскоре бутылка была откупорена и стакан наполнен. Она устроилась у камина, поставив бутылку поближе к себе. Читать не хотелось. В памяти постоянно возникал паром, и невозможно было не думать о прошлом.
Извечно голубой океан. Погасшее лето, утраченная любовь, ушедшая юность и умолкнувший смех. Земля миновавшего согласия. Она знала: что-то важное было потеряно, но Оуэн, похоже, об этом не подозревает.
— О, проклятье! — вырвалось у нее. — Пропади все пропадом!
Неизбежные слезы. Наполовину опорожненная бутылка у ног. Почувствовав стыд и нелепость своего поведения, она отнесла вино на кухню, хотела было вылить его в раковину, но передумала и поставила бутылку на полку над тостером.
Энн поднялась в спальню для гостей и включила обитавший там черно-белый телевизор. Доктор Ч.Эверетт читал тихую проповедь, из которой она не поняла ни слова. В душе было больше злости, чем беспокойства, пока она сидела на старинной кровати, привалившись спиной к подушкам, прислоненным к латунным прутьям ее спинки. Услышав скрип кухонной двери, она спустилась вниз. Оуэн стоял на кухне и разглядывал туман за окном.
— Почему ты пришел так поздно? Я ведь ждала тебя. — Она не смогла усмирить свой гнев. — Я прождала тебя всю вторую половину дня.
Его взгляд не выражал ничего.
— В чем дело? — допытывалась она. — Что происходит? Что с тобой случилось?
— Извини, — наконец ответил он. Но это было совсем не то, что она хотела услышать.
— Почему тебя не было так долго? — Она не отступалась. — Ведь ты знал, что я жду тебя.