Теперь он шел широким левым галсом, забирая северо-восточнее. Над головой висело пестрое небо, в барашках. Ветер был сильный, но вполне приемлемый. Он наполнял паруса и поигрывал на бесполезном фибергласе внизу, как на дешевой гармошке. Чтобы судно не развалилось, Брауну пришлось смастерить стяжки из попавшейся под руку проволоки и запасных талрепов. Но он знал, что следующего шторма яхта не выдержит, она просто развалится на куски.
Все еще находясь под впечатлением бури, он поймал себя на том, что раздумывает, что же такое гонка. Отрывы и преследования. Игра. И если ты способен пребывать в непрерывном движении, то это могло быть вполне пристойным образом жизни. Игра — это единственное, что делает вещи серьезными или придает им некоторую определенность. Чтобы прослыть серьезной личностью, необходимо было предаваться одной из них.
Подобные размышления успокаивали его. Но, по трезвым рассуждениям, он понимал, что гонка для него скорее всего проиграна, и это приводило его в такую ярость, что он не мог ни спать, ни есть. И вообще сон и аппетит посещали его все реже.
Однажды, к его радости, день сменился ночью, хотя и короткой. Потемневшее небо над головой показалось ему восхитительным. На нем не было видно даже звезд. В полной темноте звонок Даффи явился полной неожиданностью.
— Что за фокусы, капитан? Где вы пропадали?
Браун пожалел, что ответил на его вызов. Он совершенно не знал, что сказать. "Я бы победил, если бы яхта была в порядке", — подумал он.
— Дули сильные ветра, — сообщил он. — У меня было веселенькое время. Прием.
— У вас все в порядке?
— Просто здорово.
— Должен напомнить, чтобы вы не забывали снимать на пленку.
"Я мог бы сказать, — подумал Браун, — что я был где угодно на планете, если бы не его приемопередатчик, который постоянно отслеживает меня. Я бы мог быть свободным от них всех".
— Я постараюсь.
Оба помолчали.
— Послушайте, у меня есть проблема. Прием.
— Что за проблема, Оуэн?
— Тут засорились топливные форсунки, и мне надо прочистить их, прежде чем запустить генератор. Так что некоторое время я, возможно, не буду выходить на связь.
— Это что, серьезная проблема?
— Нет, горючее у меня есть, так что все будет в порядке. Прием.
— Что сообщить болельщикам?
Это окончательно рассмешило Брауна.
— Вы смеетесь? — спросил Даффи так, как будто тоже хотел засмеяться, но сдержался из осторожности.
— Скажите им, пусть немного поспят, — проговорил Браун. — Конец связи.
Несколькими часами позднее под досками пола ему случайно попалось скомканное письмо Базза Уорда. Он стал читать.
"Человек не знает, как он будет реагировать на одиночество, — писал Базз. — У одиночества есть несколько разновидностей. Я считаю, что мы бываем гораздо более одинокими в человеческом окружении, которое оказывается совершенно чуждым нам, чем тогда, когда мы находимся одни в море или блуждаем в незнакомом лесу. Все дело в том, чтобы не дать одиночеству превратиться в тюрьму. Старая поговорка, что "не каменные стены делают тюрьму тюрьмой", не теряет своего значения".
Заточенный в свой скрежещущий гроб из фибергласа, Браун пережидал короткую ночь. Перед самым рассветом на яхте случился короткий перебой с подачей электроэнергии, и топовый огонь погас как раз в тот момент, когда он смотрел на него. Все это показалось ему звеном единой цепи предопределенностей.
Он опять взял письмо и продолжил чтение, освещая листок фонариком.
"В 1970-м и 1971 годах мы четырнадцать месяцев сидели в одиночном заточении без света. Через несколько месяцев я обнаружил дыру, сквозь которую можно было видеть солнечный свет, а иногда даже людей. Это были тонкинские крестьяне, в основном пожилые. Они приходили выменять что-нибудь у охраны, что, конечно же, не допускалось. Очень часто они останавливались возле дыры, чтобы перекинуться словом и отдохнуть. Наблюдая за ними, я думал, какие нормальные они люди и как мало они ждут от жизни".
Когда свет зажегся, Оуэну показалось странным, отчего это он так сомневался в своих способностях яхтсмена-одиночника, что даже опустился до лжи насчет своих прошлых походов. В конце концов, он справлялся с плаванием совсем неплохо. И, если бы лодка не была в таком плачевном состоянии, мог бы и победить.
По какой-то причине радиосигналы, долетавшие в этот уголок океана, принимались здесь как нигде четко. Голос из Австралии объяснял суть доплеровского эффекта для тех, кто желал получить сертификат радиолюбителя. Инструктор, который, скорее всего, был американцем азиатского происхождения, рассказывал об истории создания спектроскопа:
"В первых приборах этого типа использовалось сочетание электростатической и магнитной фокусировки, за счет которой ионы распределялись соответственно своим массам".
Не годится. Затем объявился «дикий» радиолюбитель из Южной Африки с позывным "Зулу Ромео альфа один Джульет пять шесть три", называвший себя Диким Максом.
Очевидно, это был подросток, шаривший по всему миру и выторговывавший все, что было интересного. Он вел передачу на двух выделенных ему частотах: на одной — в телефонном режиме, на другой — в телеграфном. Браун мог прослушивать частоты только поочередно. В морзянке у Дикого Макса был настоящий талант: паузы у него резонировали, точки и тире звучали ритмично, а молчание во время интервалов было каким-то саркастическим. В телефонном режиме он говорил ломким дискантом, по-африкански растягивая слова. Иногда в его голосе проскальзывали сумасшедшие нотки.
— У меня есть комплект из солнечной Индии! Есть таиландский комплект из слоновой кости — обычные шахматы, только ладьями в нем являются слоны с бивнями. Есть комплект из красного дерева, вырезанный заключенным на острове Дьявола. Дрейфус? «Монте-Кристо» — лучшие кубинские сигары. У меня есть комплект древней иранской игры Каз, которую все еще можно встретить в Хайбере. Есть также комплект из орехового дерева. Кокосовые? Да, у меня целая куча таких. Просто загляденье.
Затем он стал сыпать невообразимыми шутками, из которых до Брауна долетали только отдельные куски.
— Это было не перо и не десять шиллингов, Ваша честь. Это было подлое и низкое коварство ублюдка.
Он представлялся то уличным торговцем, то болтливым и жадным ребенком.
На восходе солнца, когда Браун поднялся на палубу, над горизонтом на северо-востоке стояло бледно-голубое сияние. Оно показалось ему таинственным и непостижимым.
В центре свечения находилось что-то, похожее на перевернутый горный хребет. Горы висели вниз вершинами, как сталактиты, едва не касаясь своими пиками поверхности моря и резко утолщаясь сразу над горизонтом. Казалось, это был целый перевернутый остров.
Он долго рассматривал это странное видение. Перевернутые пики казались хрупкими и изящными, отливая ледяными оттенками на фоне светлеющего неба. Он не удержался и направил к ним яхту. Примерно через тридцать минут видение исчезло. Но там, где проходила линия льда, в воздухе парил одинокий буревестник, все время выдерживая одно и то же направление по отношению к яхте, словно указывая ей путь. Почувствовав какой-то прилив надежды, Браун направил свое судно вслед за ним.
49
Стрикланд прижимал к уху телефонную трубку и наблюдал, как Памела Коэстер пытается открыть бутылку с диетическим овощным соком. После нескольких неудачных попыток сорвать пробку она принялась яростно колотить горлышком бутылки по холодильнику. В глазах сверкало бешенство, кончик языка прикушен зубами. Стрикланду пришлось вмешаться. Не отрывая трубки от уха, он подошел к Памеле и забрал у нее бутылку. На линии была его компаньон и менеджер Фрея Блюм.