— Я люблю тебя… Ты же знаешь это.
Напрасные слова, печальная песенка. Отложив одну таблетку, она аккуратно ссыпала остальные в бутылочку.
63
Однажды ярким голубым утром Браун почувствовал, что не может больше фальсифицировать свое продвижение. Бесконечные необычности устраняли все связи. На протяжении долгих недель он пытался сводить реальность к сериям углов. Одинокий и спрятавшийся от всего мира, он постоянно ощущал на себе чей-то испытующий взгляд.
Реально он находился севернее острова Вознесения, официально — далеко в Тихом океане. Он мастерски овладел необходимыми математическими приемами и без конца занимался вычислениями. Солнечная и ветреная погода как нельзя лучше подходила для плавания под парусом. Мачта держалась прочно. В эфире Дикий Макс выменивал монеты. На его вызовы Макс больше не отвечал. Браун напугал его.
Ночи по-прежнему были наполнены голосами. Один из них принадлежал женщине, за которую он принял гнездо крабов. Спать он не мог. Иногда иронические советы подавал отец:
— Заверяй их, как только можешь, сын. Выкладывай все, что у тебя есть. Это единственный путь.
«С меня достаточно», — думал Браун. Несмотря на никудышную яхту, он хорошо изучил океан. Тут им следует отдать ему должное. Его никогда не покидало желание победить и вернуться домой. Беда была лишь в том, что он устал от мнимых курсов. Та пропасть, которую он не преодолел, оказалась шире и глубже, чем он представлял.
В то утро он швырнул линейки на штурманский стол и вышел на палубу. День занимался такой яркий, что он мог явственно представить себе на горизонте белый портовый город. Его купола и шпили были бы желанным зрелищем после долгих месяцев занятий той беспощадной геометрией, рассекавшей небесную полусферу и море в ее основании на мнимые углы. Стимулируя свое местонахождение во времени и пространстве, он низвел себя до размеров точки, а необычность стерла все ориентиры.
«На соборной площади, — благоговейно думал Браун, — я стал бы на колени и пополз по булыжникам к храму и бился бы лбом о его нижнюю ступеньку до тех пор, пока не хлынула бы кровь, не пришел сон, а вместе с ним и конец вычислениям».
Что такое говорил его отец о религии? Елейная религиозность в ее крайнем проявлении? «Это для женщин, мой сын. Для маленькой Жуаниты, постаскушки Марии и твоей досточтимой мамаши».
Портовый город, заросли бугенвиллей. Красные черепичные крыши и мадолины. На прохладной соборной площади он откроется в своем унижении Святому Духу. Теплым весенним вечером будет созерцать и молиться.
«Все относительно, — думал Браун, — только шутка остается шуткой». Другой человек, наверное, смог бы совершить это — взять приз и тихо посмеиваться до конца жизни. «Но, Господи, — думал он, — ведь я люблю только правду и всегда любил только ее. Правда — моя избранница, моя первая и величайшая любовь». Каким обманом все это было! Он никогда не сможет обманом взять приз и войти под парусом в белый портовый город своей мечты.
На войне тоже все оборачивалось странным образом. Боевые отчеты, разведывательные донесения, кодекс чести — все было иллюзорным. Правда была там лишь едва видимым мерцанием, уловкой ума, загонявшей в тупик логику, заставляя слова отбрасывать странные тени.
Браун воспринимал возникающие образы с удивительной ясностью, словно на его состояние влияла погода. Небо было чистым, как при сотворении мира. Море сияло первозданной синевой. Он поискал взглядом буревестников и пеликанов, но ни тех, ни других не заметил.
Он стоял, ухватившись одной рукой за мачту и подставляя лицо свежему ветру. Как было бы прекрасно, крутилось в голове, опять стать тем человеком, которым он был однажды. Тем честным и невинным трутнем, никогда не видевшим голубых сороковых широт и не слышавшим пения крабов. Но теперь это недостижимо. Ему пришло в голову, что человек, каким он некогда был, никогда не удовлетворял его. В любом случае, теперь уже было слишком поздно. Ложь вырвалась наружу и осталась там. «Это ужасно, — подумал Браун, — когда приходится врать до мельчайших деталей, используя для этого такие безукоризненные в своей правдивости инструменты, как компас, секстант, линейку». Это разъедало его сердце и душу.
Он предполагал, что всегда найдется, что скрывать. Это была трудная ситуация для такого взалкавшего правды, каким стал он. Он чувствовал, что готов пойти на все, чтобы найти примирение.
В эфире послышался Дикий Макс. Браун узнал его почерк и прислушался:
— Повторите описание от 18.00 Зулу сфальцованной вклейки в журнале «Плейбой» за август 1989-го, прием.