«Нона» стояла в сторонке, пришвартованная у домика начальника порта в северном конце гавани. Энн на мгновение показалось, что сейчас она увидит на ней Оуэна.
Мачта у «Ноны» сильно осела и покосилась. На крыше каюты валялись талрепы и проволока. Незакрепленные паруса провисали. Она сбросила туфли на настиле причала и вошла на борт, перешагнув через носовое ограждение. Ступая босыми ногами по разогретой палубе, она остро чувствовала, что здесь совсем недавно ходил он.
Энн провела рукой по поверхности мачты, покрытой слоем соли, и, прислонившись к ней, посмотрела в открытое море. Его светло-зеленая поверхность под мрачно-серым и душным небом пестрела от грязных барашков. В глубине ее души жила слабая надежда на то, что его могли спасти, если он по какой-то причине случайно оказался за бортом. Но теперь при виде этого беспокойно-зеленого океана, она поняла, что он мертв. Многомесячное одиночество сделало свое дело. Именно это она предчувствовала.
Задержавшись еще секунду на палубе, она спустилась в главную каюту. Казалось, что здесь все еще витал тяжелый мужской запах, какой, наверное, бывает там, где совершается насилие. И она чувствовала, что дело тут не просто в игре воображения. Вокруг степа мачты она обнаружила бесчисленное количество кусков пластмассы и обломков разбитых переборок.
Возвращаясь самолетом в Нью-Йорк, она не притрагивалась к спиртному и всю дорогу, не таясь, плакала. Самолет был заполнен в основном бразильцами, следовавшими до Майами. Бразильцы были молоды, шикарно одеты и добродушно настроены. Многие из них своим видом напоминали голубых. Через проход от нее сидела дама средних лет и сочувственно наблюдала, как Энн плачет. Вернувшись домой и сидя в одиночестве своей гостиной в Коннектикуте, она решила получить совет по поводу Стрикланда и пленки и тем же вечером позвонила отцу.
67
— Итак, — подытожила Памела, — все и в самом деле обернулось интересно. Похоже, они были обречены.
— Они все поставили на одну лодку, — согласился Стрикланд.
Он только что вернулся из Бразилии, сделав по пути остановку на ночь в Майами. Они лежали рядом поперек огромной кровати, покрытой одеялом и заваленной записными книжками. До рассвета оставалось около часа, и каждый уже выпил изрядное количество спиртного.
— А ты, как видно, нашел свою любовь.
Он глянул на нее с тупым раздражением.
— Бьюсь об заклад, что ты теперь не такой циничный, — продолжала Памела, — в отношении любви и всего подобного.
— Любовь и вправду движет миром.
— Но с этим все кончено, не так ли?
— Все кончено.
— Ручаюсь, что она ненавидит тебя и себя тоже.
— Нет сомнений.
— Но ты на коне. У тебя, похоже, получается превосходный фильм.
— Еще нет, — возразил Стрикланд.
— Я уверена, что он будет хороший.
— Он может быть таким. В том, что Браун снимал в океане, нет ничего особенного. Самое интересное во всем этом — он сам и его бортовые записи.
— Ты сможешь, Рон, я уверена, сможешь.
— Записи просто поразительные, — вслух размышлял Стрикланд. — Мне только надо найти способ, как представить их в фильме. Я имею в виду его цитату из Мелвилла. «Будь верен мечтам своей молодости». Он записал ее в журнале.
— Ого! «Мечтам своей молодости», — повторила она.
— Мелвилл! — воскликнул Стрикланд. — Моби, проклятый Дик.
— Здорово!
— В этом — весь смысл. Я так думаю. Но не знаю, смогу ли показать это.
Поспав немного, он вновь принялся прокручивать пленку. Синева океана была потрясающей. Появлявшийся на мониторе Оуэн Браун совсем не походил на того кроткого жителя Коннектикута, который отправился в плавание от причала на Саут-стрит. У человека на мониторе был сверкающий взгляд и волчий оскал. Вначале Стрикланду показалось, что это вообще другой человек. Звук был очень плохой, и он не разобрал почти ни слова из случайных монологов Брауна. Из того, что удалось понять, он заключил, что Браун рассуждал о глобальных вещах. О проблемах мироздания.