Потом все кончилось. И с той поры мы оставались вдвоем с Алидой, живя в страхе божием и трудясь в поте лица своего, утешая друг друга тем, что оказались не бесплодны, размножаясь, населяя эту землю и укрощая ее. В те времена, куда бы я ни поглядел, все было моим. И ферма, и пастбища, и горы, и охотничьи угодья. Мы были здесь хозяевами — я и мои сыновья. Все, что нам было нужно, даровалось нам Господом да еще нашими руками и нашими ружьями, как летом, так и зимой.
Мы регулярно ездили через горы в Тульбах и в Ворчестер, чтобы продать страусиные перья, яйца, шкуры и прочие продукты и купить патроны, одежду, все, что мог предложить нам город. Но в Кейптаун наведывались редко. Как-то раз я взял туда и Алиду, но увидел, что ей от этого только хуже. В крови у нее все еще шумело море, и на нее тяжело подействовало возвращение к нему. Должно быть, мы жили вовсе не так, как ей хотелось бы. Но она всегда была мне доброй и послушной женой, так что я не жалуюсь.
Одну свою поездку в Кейптаун я помню особенно хорошо. Это было в октябре, не скажу, в каком именно году, пожалуй, Баренду было тогда около четырнадцати, а Николасу лет десять. И Эстер в то время уже жила у нас. Она оставалась дома с Алидой. Едва мы успели добраться до Кейпа, как поползли слухи о рабах, взбунтовавшихся в Куберхе и Свартленде. Подбили их на это вроде бы два ирландца, которые задурили им головы своими россказнями о свободе. Чего еще ожидать от чужеземцев? Слухи были жуткие: тысячи взбесившихся рабов, которые, грабя и убивая, переходили от фермы к ферме и двигались к Кейптауну, чтобы спихнуть всех нас в океан. Каждый, рассказывая, прибавлял от себя что-нибудь еще более ужасающее и невероятное. Как потом оказалось, почти все было пустой болтовней. Если память мне не изменяет, суть дела заключалась в том, что несколько зачинщиков собрали людей и шли от фермы к ферме, связывая и запирая белых фермеров, воруя ружья и патроны, обжираясь и напиваясь, а потом это пьяное и оборванное воинство выползло на дорогу к Кейптауну, где всего лишь за час в пух и прах было разбито отрядами регулярной армии. Пустячная история. Зачинщиков, как я слышал, повесили, остальных выпороли и отправили в тюрьму, вот и все. И столько беспорядков из-за одного-единственного ложного слуха о том, что правительство будто бы решило освободить рабов; а когда в некий, якобы назначенный день ничего не произошло, они сорвались с цепи. Нелепо и бессмысленно. И все же мне никогда не забыть того дня.
Толпящиеся на улицах люди. Женщины с зонтиками. Рабы с тюками на палках. Кучера, стоящие по обочинам. Весь город будто развороченный муравейник. Продавцы в лавках забывали взять деньги, а покупатели оставляли уже купленный товар. Рыночные лотки брошены без присмотра. Жизнь быстро уходила с улиц. Вот еще несколько кучек людей, о чем-то испуганно переговаривающихся, а потом исчезают и они. Мимо проскакали солдаты. Прогрохотали копыта лошадей. Двери заперты на засовы, ставни на окнах закрыты. Над городом, подобно тени от тучи, скользит тишина. Будто чья-то огромная невидимая рука прямо у тебя на глазах стерла рисунок на песке. Ощущаешь себя чужаком и самозванцем. И только вдали, у моря, еще слышатся крики чаек. Но вот смолкают и они.
Оставаться тут дольше я не собирался. Даже после того, как стало известно, что все кончено, и люди снова весело высыпали на улицы. Я велел сыновьям садиться в фургоны, и мы двинулись обратно, везя домой все, что купили и выменяли в городе, — бакалею и патроны, сукна и ситец, медную проволоку, скобяной товар и раба Ахилла, купленного как раз перед тем, как началась вся эта неразбериха. Изрядные деньги заплатил я за него, поскольку после запрета правительства ввозить новых рабов цены тут же подскочили до небес.
Чудовищно долгая дорога домой, но весь путь, помню, я промолчал, не сказав ни слова ни сыновьям, ни рабам. Ибо случилось нечто страшное, хула на самого Господа, повелевшего, чтобы сыны Ханаана вовеки пребывали рабами сынов Сима и Иафета. Я молча сидел в фургоне, зажав трубку в зубах и не отводя глаз от однообразного ландшафта. После того как опасность лишиться всего была так близка, даже знакомые места казались какими-то иными. Черепообразные очертания гор Парл. Зеленые долины по обе стороны голубого горного хребта. Олд Клоф. Шлагбаум у Родензансклофа. Из низкой долины Ваверена дорога вверх в эти труднопроходимые горы, через узкую гряду Рие-Витценберхе, по Скурвеберхе и дальше, в нашу высокогорную долину. Ферма. Но даже собственный дом показался мне странно чужим. Я едва узнал хрупкую женщину со стянутыми в узел темными волосами, которая вышла нам навстречу. Будто кто-то неведомый побывал и тут и от его прикосновения все вдруг сделалось прозрачным, проступили вены, внутренние органы и скелет.