«Перекличка» ближе всего к третьему роману — «Мгновенье на ветру», — изданному в московском литературном альманахе «Африка» в 1982-м. Оба они — исторические. В одном действие происходит в 1749–1751 годах, в другом — в первой четверти девятнадцатого века. Проблема и там и здесь одна и та же — взаимоотношения черных и белых в условиях, созданных колониализмом.
Было бы неверно сказать, что история Южной Африки не нашла до сих пор отражения в романах, даже весьма известных. Достаточно вспомнить: «Капитан Сорви-Голова» и «Похитители брильянтов» Луи Буссенара, «Питер Мариц, юный бур из Трансвааля» А. Нимана, «Приключения молодых буров» и «Приключения Ганса Старка, южноафриканского охотника и пионера» Майн Рида, «Приключения трех русских и трех англичан в Южной Африке» Жюля Верна, «Копи царя Соломона» и другие романы Райдера Хаггарда. Последние десятилетия — многочисленные романы Стюарта Клюти и Уилбура Смита…
При всем разнообразии этих авторов и их идейных установок все-таки общее у них то, что в центре внимания почти всегда находятся буры, их переселения, их сопротивление англичанам. Или европейские путешественники, охотники, золотоискатели и их необычайные приключения.
Бринк же ищет в истории подоплеку нынешней трагедии своей родины: социального и расового угнетения небелого большинства страны, составляющего суть пресловутой политики апартеида.
В «Мгновенье на ветру» он поставил своих героев — белую женщину и черного мужчину, хозяйку и раба — вне привычных социальных условий. Оставшись в живых после гибели научной экспедиции и вынужденные месяцами бродить вдвоем в незнакомых местах за пределами Капской колонии, они постепенно теряют предрассудки, созданные общественными порядками. Их взаимоотношения становятся более естественными, они начинают лучше понимать друг друга. Но, вернувшись в Капскую колонию, оба жестоко поплатились за это.
Действующие лица «Переклички» тоже ведь поставлены в особые условия. Нарастающие слухи об отмене рабства выявляют напряженность, копившуюся из поколения в поколение.
Андре Бринк осмелился сделать то, на что решиться крайне трудно. Он бросил обвинение своему собственному народу, бурам-африканерам. Бернард, герой романа «Слухи о дожде», говорит: «Мне придется бороться против своего народа, против тех самых африканеров, которые в прошлом сами боролись за свободу, а теперь взяли на себя миссию распоряжаться судьбами других народов».
Судя по творчеству Бринка, эти слова — его собственное кредо. Он не изменил ему и в «Перекличке».
Название этого романа имеет, мне кажется, несколько значений. Это не только перекличка голосов персонажей, от лица которых поочередно ведется повествование. Это и перекличка прошлого с сегодняшней действительностью родины Бринка, поиск корней того трагического положения, в которое завели его страну белые расисты. Это и перекличка исторической темы в творчестве Бринка с темой сегодняшнего дня.
Сколь хороши художественные особенности романа, судить читателю. Главный упрек автору — в некоторой растянутости, замедленности действия[7].
А насколько достоверно удалось ему передать мысли и чувства людей той далекой эпохи?
Можно ли дать тут совершенно однозначный ответ?
Так писал великий Гёте, но сам искал в далекой старине ответы на мучившие его вопросы. А Евгений Викторович Тарле, преклоняясь перед Львом Толстым, считал все-таки, что «в „Войне и мире“ действуют персонажи, которые сплошь и рядом говорят не как офицеры 1812 года, а как офицеры Крымской кампании или даже более позднего времени»[8].
Пожалуй, действующие в «Перекличке» лица говорят слишком одинаковым языком, к тому же более близким к нам, чем это могло быть в действительности. Да и строй их мыслей менее разнороден и пестр, чем он был тогда у фермеров и рабов.
Историк-профессионал, вероятно, может найти у Бринка и еще какие-то неточности. Но тут нелишне вспомнить упрек, который бросил своим коллегам-историкам академик Михаил Николаевич Тихомиров. Историки, считал он, мало еще сделали, чтобы «рассказать о жизни народа, о его воззрениях, о его праздниках, о его бедствиях и чаяниях, обо всем, чем жил человек прежнего времени. Об этом пишут только писатели, как это сделал Ромен Роллан в своей повести о Кола Брюньоне. А историки только брюзжат на писателей, укоряя их в неточностях»[9].