Я замечаю, что и лейтенант, и медсестра все время убегают к раненому, лежащему чуть в стороне от других. Интересно, что это за важная персона?
Я решаю взглянуть на него.
Но это, оказывается, всего-навсего немецкий унтер- офицер. Не простой только, а из дивизии СС. Немец — рослый детина. Лежит он на плащ-палатке, вытянувшись во весь рост, руки по швам, а потому кажется неестественно длинным. Голова запрокинута назад, губы сжаты, рыжие волосы растрепаны, глаза устремлены в небо.
Рядом с немцем на коленях стоит медсестра. В руке у нее термос. Она пытается напоить унтера из металлического стаканчика. Но тот мотает головой. Еще сильнее сжимает губы.
К нам подходит молоденький, лет восемнадцати, солдат с закинутым на ремень автоматом. Это — охрана, толмач, опекун немца.
- Что это у вас в термосе? — спрашиваю я у сестры.
- Какао, товарищ капитан, — виновато отвечает она.
- Так какого черта он не пьет?
За нее отвечает опекун:
- Он боится, что его отравят, товарищ капитан.
- Переведите ему! — говорю я солдату. — Мы не немцы! Мы русские! Мы никого не травим. Даже немцев!
- Я ему говорил, — снисходительно улыбаясь, отвечает опекун. — Не верит. —И он, нагнувшись к раненому, начинает лопотать по-немецки.
Немец, глядя в сторону, качает головой.
- Вот видите! — говорит опекун.
• Почему вы за ним ухаживаете в первую очередь? — спрашиваю я у сестры.
Опять за нее отвечает опекун:
• Приказано, товарищ капитан. Приказано сохранить ему жизнь. Эсэсовец нужен как «язык». — И, хорошо осведомленный в делах полка, 6-й рассказывает много интересного про дивизию СС. Кочующая это дивизия.
Ее видели на разных участках фронта. Видимо, дивизию используют как ударную силу. Унтер-офицеру надо во что бы то ни стало сохранить жизнь!
Через него, может, удастся узнать что-нибудь новое об этой дивизии.
Ведь еще вчера утром она стояла против полка Сизова, а когда в 14.45 началось наше наступление и артиллерия накрыла весь передний край противника, то немцев там уже не оказалось.
Да, я помню вчерашние бои, помню хорошо и этот передний край. Он был, видимо, построен наспех и выглядел довольно-таки жидковатым: несколько рядов колючей проволоки, а за ней — кое-как отрытые окопчики и слепленные землянки.
Ну, конечно, наша артиллерия легко все это сровняла с землей. Уцелели в окопчиках и землянках только одиночки. И то полусумасшедшие!
Не шутка — час просидеть под непрерывным шквальным огнем. Но убитыми и пленными оказались не немцы, а мадьяры! У убитых я видел что-либо белое в руке — простыню, наволочку, рубаху, носовой платок. Видимо, мадьяры-салашисты собирались сдаться в плен, но опоздали, заговорила артиллерия... Ну, а куда же делась дивизия СС?
Это я узнаю сейчас от опекуна. Оказывается, немцы за час до нашего наступления отвели свою дивизию в тыл, а на ее место поставили своих союзников — мадьярскую дивизию.
Под огонь!
Но сегодня отдельные роты эсэсовской дивизии снова появились на некоторых участках. Всюду ведут ожесточенные бои. Дерутся до последнего, в плен не сдаются.
На всякий случай я достаю записную книжку.
- Спросите, как звать унтер-офицера?
- Я знаю. Пауль Ленш, — отвечает опекун.
Услышав свое имя, немец вздрагивает, смотрит на меня взглядом затравленного зверя.
- Переведите ему: убивать я его не собираюсь.
Опекун, широко улыбаясь, переводит. И что-то еще добавляет от себя.
- Спросите, — говорю я, — откуда он родом?
- Из Кельна! Слышали про такой город?
- Слышал... Сколько ему лет?
- Двадцать четыре, я уже спрашивал.
- Как он попал в плен?
- Он командир взвода. У него осталось семь солдат. Наши всех их перебили, а его, раненого, взяли в плен.
Увидев, что мы мирно беседуем, снова подходит сестра с термосом, пытается напоить унтера. Но тот снова подбирает губы, качает головой.
Я оставляю немца в покое и отхожу от него. Меня сопровождает опекун. Он с чувством превосходства тут разгуливает среди раненых. Шутка ли: единственный, кто знает немецкий! И шпрехает довольно-таки бегло. Откуда он знает немецкий?
- У нас была хорошая учительница, — отвечает он на мой вопрос и с чувством благодарности произносит ее имя.
- Да, если бы у всех были такие, — с сожалением говорю я и оставляю его.
У канавки сидит девушка, младший сержант. Она нет-нет да и крикнет: «Помогите!» Она вовсе не вопит о помощи, она просто дает о себе знать.
Я подхожу к девушке. У нее оторвана правая нога выше колена. Перевязана каким-то тряпьем, которое уже успело почернеть от крови. Почернели и брюки. В руке девушка держит кусок ржаного хлеба, ест и плачет.