Заячью шапку Илинэ несла в руке. На голове красовался праздничный весенний убор – девичий обруч с витыми подвесками. Хрустнул лед – наступила на мерзлую лужицу. Нагнулась, вглядываясь в смутное отражение. Косы собольего цвета и блеска землю мели. Что там видно-то, в выветренном белесом ледке? Самое бы время вручить припасенный подарок, да дома под подушкой остался…
У Олджуны был бронзовый отражатель лиц. Выменяла на росомашьи шкуры у кузнецов орхо на позапрошлом базаре. Летось, подолгу рассматривая эту круглую, похожую на боевой щит громоздкую вещь, Атын решил отлить свое глядельце. Маленькое, не больше ладони Илинэ.
Наследное умение подсказало смешать плавленую руду с горючей серой, щелочью, дробленым песком голубого небесного камня. Добавил серебряные опилки, олово пустил на подводку… Так родился первый кузнечный секрет из тех, что год за годом пуще прибавляться станут для передачи потомкам.
Вышедший после горения губчатый комок Атын истолок в пыль. Покрыл ею тонкую овальную пластинку – и снова в горн, мастеровому огню на пособленье. Разумное пламя отшлифовало, выгладило верхний слой, будто прозрачной водой окатило. Крепко схватилась вечерняя, с едва приметным сизым отливом водица, намертво пристыла к пластинке. Заглядывая в нее, как в светящийся изнутри, просвеченный закатом срез звонкого родника, Атын поначалу ладонь подставлял – прольется, чудилось. Что ни день, полировал кусочком мягкой замши. Гладкостью дивное глядельце сравнялось с гранями волшебного камня. А подарить Илинэ все повода не было. Вот бы сейчас! Но из мелькнувшей мысли о Сата неожиданно выцедилась причина для другого разговора.
– Илинэ!
Она обернулась, обрадовалась:
– Ой, вернулись вы! Значит, Дьоллох уже дома! Какие новости привезли?
Атын сторожко огляделся вокруг, даже вверх на гору посмотрел. На всякий случай… Засмеялся:
– Хорошая новость, гляжу, не в моей голове, а на твоей – вместо зимы весна пришла!
Илинэ натянула шапку поверх нарядного обруча, улыбнулась смущенно:
– Тетушки Ураны подарок.
Одергивая себя, чтобы не сразу выболтать задуманное, Атын потоптался рядом. Вопросов ждал. Илинэ тоже помалкивала. Он выдохнул первое, что на ум пришло:
– Красивая… Э-э, вещица, говорю, красивая. Наголовник этот.
Она кивнула. Стояли молча, словно тот, кто первый заговорит, получит щелбан в лоб. Раньше они так играли. Илинэ загляделась на синицу в ветках сосны. Забавная пичуга скакала вверх-вниз, как белка.
Атын покатывал ледышку носком торбаза. С большим интересом. Ни о чем говорить не хотелось и не моглось. Та, что всегда и всюду возникала перед мысленным взором, была в шаге от него. Он видел ее теплые лосиные торбаза и подол рыжей коровьей дохи. Выше взглянуть не решался.
Тело пробирала мелкая дрожь, хотя вроде не мерз. Простудился в горах или закралась особая хворь? У Дьоллоха нечто подобное случалось по весне от тополиного пуха: мокли глаза и нос… Ну, добро и на том, что из носу не течет, а то сморкаться при Илинэ неловко. Когда жили в одной юрте, все было ловко – и сморкался, и рыгнуть мог после сытной еды. По малости весен случалось ждать друг друга на задворках темными вечерами, если кому-то приспичит.
Но с некоторых пор время для Атына разбилось на «прежде» и «теперь». В прежнем времени он не ценил близости к Илинэ. Он просто любил и жалел маленькую сестренку. Обыкновенную, как солнце, дыхание, сон, смех. Атын тогда много дорогого не замечал. Теперешнее время отдалило Илинэ, сделало ее взрослой и красивой. Открыло в ней нечто, чему он не знал названия. Если б Дьоллох, словесный искусник, узрел сестрицу глазами Атына, он бы точно сказал, что это. Из-за чего солнце, дыхание, сон, смех… в общем все, что необходимо для жизни, становится немилым без Илинэ.
Потешная пташка поскакала и улетела.
– Ты почему домой не идешь? – спросила девушка.
– Вот и проиграла, – весело откликнулся Атын и откинул в сторону надоевшую ледышку.
Илинэ смешливо охнула – вспомнила старую игру. Зажмурилась, подставляя лоб, как в детстве:
– Ладно, давай щелбан, только не больно!
Атын поднял руку и остановился…
– Ну же, скорей! – Илинэ с закрытыми глазами подпрыгнула в нетерпении.
Замерев, он смотрел на ее лицо с сомкнутыми веками и упругим ртом. Оно едва ли не каждую ночь выплывало к нему из туманного воздуха грез. Большое, как Скала Удаганки, лицо подвигалось ближе и ближе, становясь все меньше, пока не умещалось в чаше его ладоней. Голубоватая тень от ресниц бахромой лежала на щеках, губы складывались в дразнящую улыбку. Он привлекал к себе податливое лицо Илинэ, выдергивал ее всю из лохмотьев белесого марева и целовал, целовал… целовал…