Совпадение обуви до некоторой степени примирило собравшихся в церкви; даже цветные лучи от витражных стекол, казалось, сделались мягче.
— Что получается? — спросил озадаченный Николай.
— Мы опять пешки! — выдохнула Реви, — Вот эти… Как вы их обтекаемо назвали… Упаковки. Куклы Тумана. Это ж идеальные жены! У них есть кнопка «заткнись», о которой вы все, мужики, мечтаете до мокрых штанов. И залететь они не могут, и молодые они — вечно… Не, не интересует! Обязательно надо изуродовать, опустить, задавить. И вот нас тут собирают, чтобы выкрасть из чужой коробочки с шахматами пачку суперских пешек.
Мать Иоланта глянула из-под черного капюшона:
— Реви… А знаешь ли, в чем различие между Великими и Малыми учениями?
Двурукая от удивления окаменела. Эда, напротив, подскочила на лавке, от чего ее монашеское черное облачение пошло волнами-крыльями.
— Чи-и-и-и-во-о-о??? — синхронно протянули женщины; порученец же смотрел на сморщенное лицо аббатисы внимательно и молча. Один Рок спрятал глаза — знал или понял уже что-то, и боялся выдать.
— Ну, почему некоторые религии разрослись и прославились, а некоторые так и остались местными божками?
Тут уже головами повертели все четверо. Мать Иоланта допила чашку: не пропадать же, остывший чай — ослиная моча. Покрутила головой, выдохнула:
— В малых учениях Бог и Дьявол сидят по разные стороны доски.
Мужчины синхронно выдохнули. Реви прищурилась:
— А у Великих, типа… Ха! Эда, а я поняла, чего ты так любишь говорить, что Бога нет. Что уехал в Вегас!
— И чего? — младшая монахиня забыла даже про флирт, — Я вообще-то у Иоланты подхватила. Чисто по-приколу, круто же звучит.
Все посмотрели на мать аббатису. Мать аббатиса посмотрела на свою опустевшую чашку. Рок тотчас аккуратно наполнил ее из чайничка. Иоланта благодарно кивнула:
— Против одного Дьявола играть все-таки проще.
— Может, против Бога проще? Тот хотя бы правила соблюдает? — Офисный самурай поправил галстук. Мать Иоланта засмеялась:
— Молодежь! Против Дьявола можно мухлевать! Он сам жульничает, и если прихватит на горячем, то поймет и простит… Ну так, относительно, но все же! А вот боженька заловит — прощай, ребра! — и закинула чай в рот, как опытные пропойцы водку, не касаясь губами посуды.
— Чай же горячий! — изумился русский.
— Сделано профессионалами, — подмигнула очухавшаяся Эда. — Не пытайтесь повторить в домашних условиях.
— Да! — посерьезневшая аббатиса толкнула к Року связку ключей, — там в приделе, в ящике… Ну ты понял, где. Возьмите еще ПТРД. Усиление… Наверное, это их видели Хобот и Жуй, когда шли сюда с Миномотори.
И, перевернув салфетку, обвела последние цифры.
— Все! Не торгуемся! Там не мышкин хер, а шесть черепашек!
Черепашек расставили по уцелевшим верхушкам атолла имени купальника. Плавали шагоходы заметно быстрее утюгов. Жаль, что только вниз. И потому в любой операции нуждались прежде всего в твердой опоре под ступнями.
Все остальное рота привезла с собой. Запасы солярки для наспинных дизелей. Снаряды к основному оружию — танковой пушке, бывшему стандарту NATO. Патроны к роторным четырехствольным пулеметам. Запасные аккумуляторы, полтонны масла, шесть ремонтных комплектов, один тестовый стенд. А еще на барже поместились три контейнерных дома — каждый на шесть человек — кубик штабного модуля, антенна связи и при ней будочка связиста; две будочки более прозаического назначения; шесть овальных резиновых тузиков с компрессорами; штатный суперзащищенный ротный ноутбук и двухсотваттная солнечная панель; нештатная и любимая ротная микроволновка; огромный брезент, который механики сразу захватили под раскладывание деталей; призовой красный стол с зонтиком за прошлогодний биатлон; к нему полторы пластиковые лавки (при разгрузке Кейта Асари роботом наступил). Помятую половину затолкали глубоко в трюм, а остаток лавки подрезали, чуть ошкурили шлифмашинкой, и так оставили. Иначе обедать пришлось бы в три смены; а на двадцать человек роты это уже чересчур.
Можно, разумеется, устроиться на теплом от солнца брезенте с котелком и ложкой, лишь бы котелок не пустой. Но командовал ротой капитан Сагара — высокий, смуглый, жилистый японец лет тридцати-тридцати двух, мрачный как судный день. В училище он все делал и требовал по уставу. И даже посреди Тихого Океана — пока не привел баржу в приемлемый вид, не успокоился сам и курсантам покою не дал. И уж тем более — никаких котелков на палубе.
А некоторым после всего этого еще и в дозор на ночь пришлось заступить дежурной двойкой. И плевать, что на километры вокруг плашкоута ни живой души не было, ни даже парусов не мелькало.