Я перелопачиваю весь шкаф и всё-таки нахожу вещь Богданы: байковая пижама, белая с желтым мультяшным цыпленком. С шумом втягиваю воздух, каждым рецептором ощущая, как прошлое влезает сквозь пыльные щели комнаты.
…— Это не цыпленок, темнота ты моя дремучая, — смеётся Земляничка, хвастаясь своей обновкой, наивно полагая, что я не сумею вытряхнуть ее оттуда.
— Да? — наигранно удивляюсь я, крадучись подступая к моей красотке. — Жёлтое, с клювом. Желток ходячий, как есть.
Она смеётся, запрокинув голову, и я обнимаю ее за талию, притягиваю к себе, ловя губами ее заливистый смех.
У нашего поцелуя вкус ванили и спелой груши…
А у этой пижамы запах прошлого и я пропускаю его по венам, как наркотик, сразу убойную дозу, потому что никогда не хотел полумер.
Скручиваю пижаму мультяшной мордой наружу.
… — Это канарейка, мой нетерпеливый Пепел… — шепчет, когда я укладываю ее на кровать и забираюсь руками под ее мультяшку.
— Твити, я в курсе, — улыбаюсь ее неподдельному изумлению, в удар сердца затертому восхищением цвета первой весенней травы…
Спускаюсь по лестнице, вспоминая, как вместо крышесносного секса, мы смотрели мультфильмы и хохотали, как ненормальные даже над тем, что в принципе не смешно. И впервые за этот чертов вечер улыбаюсь, вдруг понимая, что нужна она мне, моя упрямая Земляничка. Ничерта ведь не отгорело, а тлеет и сводит с ума, с каждым вдохом распаляя дикий огонь.
Моделька плетется следом и уже в пороге задаёт набивший оскомину вопрос:
— Кто ты?
Останавливаюсь, вдыхая терпкий после дождя воздух.
— Ваш ночной кошмар, — скалюсь и на прощание вкладываю девице в руки свою визитку.
Я не намерен прятаться от Воронцова. Все гораздо проще: я собираюсь забрать у него свою дочь.
Когда я возвращаюсь, Крушинина больше не смотрит на меня волком, но и жалости или подобной чуши в ней тоже нет.
— Что? — ловлю ее долгий взгляд, когда закутываю свою Звёздочку. — Уже не хотите меня посадить?
Она лишь фыркает в ответ и помогает мне сесть на заднее сидение. Сама устраивается рядом с Алексом, который до сих пор даже не взглянул на Богдану. А ведь она точная копия его сестры.
…Она приходила на рассвете, приносила гулену Кляксу. Неделю. Усаживалась на крыльцо вместе со мной, пила молоко с вафлями, и ничего не говорила. Странно, но нам было уютно просто молчать, наблюдая за расцветающим алым небом. Встречать вместе новое утро. Она уходила, так же молча, чтобы следующим рассветом снова прийти в мою жизнь, усесться на крыльце и пить со мной молоко, которое странным образом усмиряло моих демонов.
Через неделю наших посиделок позвонил Рощин, огорошив информацией, а я украл у Богданы рыжий волосок и уехал на объект на три недели.
Богдана пришла снова три недели назад. Я только вернулся с объекта, злой после звонка Глеба, сообщившего об аресте Ксанки. И тут она…в сером поношенном платье, старых кроссовках и с Кляксой на руках.
Похоже, эта кошка полюбилась маленькой Богдане, как и мой дом. И вдруг остро захотелось, чтобы и я тоже…ей приглянулся.
— Привет, — сделал попытку улыбнуться, но, видимо, коряво вышло, потому что Богдана нахмурилась и отступила к калитке. И при этом не сводила с меня внимательного зелёного взгляда, глубокого с темными крапинками. — Извини, — вздохнул, взъерошив волосы, — тяжёлый день, настроение ни к черту. Пиццу будешь? Только привезли.
Она молчала и смотрела на меня, не переставая гладить Кляксу. И не двигалась с места. А из окон за ее спиной грохотала музыка. Теперь ясно, почему она сбежала, не дождавшись рассвета.
Жадно вдохнул горячий воздух, вспомнив, что на кухонном столе лежит запечатанный конверт из лаборатории. И в нем ответ на самый главный вопрос.
— Ладно, царевна Несмеяна, — выдохнул, поймав ее настороженный взгляд. Надо же, какая гамма эмоций для аутистки. Странно. Но я не дал додумать себе, потому что на повестке дня совсем другой вопрос: кто подставил Ксанку? — Перестанешь трястись от страха, заходи, пиццы хватит на двоих. Кляксу тоже не мешало бы покормить, — добавил как бы невзначай, поднявшись на крыльцо родительского дома.
И ушел, уверенный, что упрямая малышка не заставит себя долго ждать…
Богдана спит, тихо сопя в коконе из одеяла, словно маленький ёжик, ещё не отрастивший колючки. И я чувствую, как под кожей вязкой карамелью растекается нежность.
…Она появилась со свистом закипевшего чайника, босая, уселась за стол, все так же сверля меня взглядом. Клякса спрыгнула с ее рук, прилипла к моим ногам, выпрашивая свой ужин. Насыпал корм, налил молоко, и рыжая бестия набросилась на еду с жадностью оголодавшей животинки. Усмехнулся. Заварил чай, поставил перед Богданой большую чашку, придвинул все ещё теплую пиццу. И наблюдал, как она ест: жадно, словно ничего вкуснее в жизни не пробовала или вообще не ела пару дней точно. Откусывала маленькие кусочки, но так быстро, что я всерьез начал подозревать о припрятанном в ее рукаве рое термитов. Но когда она зажмурилась, растягивая губы в полуулыбку, я выпал из реальности, теряясь в этой малышке и чувствуя странную щекотку в солнечном сплетении. А потом она распахнула свои невозможно-зеленые глаза, полные…восторга, и я понял, что даже если в эту минуту сам Всевышний потребует себе ее душу, я разнесу небеса к чертовой матери, но ее не отдам. Никому…
В глотке застряет противный комок, потому что отдал.
В тот день она впервые осталась ночевать в моем доме, на новом диване в гостиной, свернувшись клубком у меня под боком. А на рассвете мы снова пили молоко с вафлями. Так прошло ещё три дня, на четвертый — приехал Воронцов, и Богдана стала приходить только днём. Но мы все равно пили молоко, сидя на крыльце. После ее ухода, я с головой нырял в работу: перепроверял чертежи, правил расчеты, составлял сметы и ездил на объект; приходилось контролировать едва ли не каждый шаг строителей, сверяться с инженерами и самому пересчитывать технические характеристики. В общем, работа отвлекала, заставляла притихнуть распоясавшихся демонов и помогала настроиться на встречу с Ксанкой, пока Рощин собирал информацию про ее арест. Собрал, только нихрена это не облегчило задачу, как и наличие у Корзина ребенка. Я не должен был ей говорить, но то, как она не хотела детей от типа любимого, и рисунки Богданы, переполненные отчаянием и какой-то безысходностью, выкорчевали из меня все благие намерения. И потому вышло то, что вышло. Легче не стало…больнее…как будто с меня содрали кожу, медленно, пласт за пластом, до самой кости…И я знал точно, что это не моя боль…ее…Тогда я решил, что сделал все правильно, потому что меня она никогда так не любила… из-за меня ей никогда не было так больно. Ей было наплевать на меня, как и на нашу дочь…
Прикрываю глаза, мягко целуя свою девочку в кончик маленького носика, усеянного веснушками. Позволяю ее сладкому запаху заполнить лёгкие. Ей двенадцать, а она пахнет молоком, как младенец. Детством, которое у нее украли.
Глуша в себе всколыхнувшуюся злость, набираю номер старого друга. Мне нужен психолог, а Кот — лучший из лучших и единственный, кому я без раздумий доверю не только свою больную голову, но и жизнь. А сейчас и свою дочь.
— Две минуты, Руслан, — четко и быстро проговаривает Кот, но я успеваю услышать на заднем фоне клубную музыку и женский смех. А ровно через две минуты перезванивает и теперь лишь тишина задним фоном.
— Слушаю, — всего одно слово, и я точно знаю, что Кот больше ничего не скажет, пока я не выговорюсь. Но сегодня мне не нужен сеанс психоанализа. Сегодня мне нужен друг.