Туон вертела новую чашку в руках так, словно изучала нарисованные на ней цветы, и ее губы чуть-чуть изогнулись в насмешливой улыбке, столь мимолетной, что она вполне могла сойти за игру воображения Мэта. Она была больше чем хорошенькой, когда улыбалась, но это была одна из тех улыбок, которые намекали на то, что она знает что-то такое, чего не знает он. Да он с головы до пят покроется крапивницей, если она будет продолжать в том же духе.
– Впредь меня не будут называть служанкой, Игрушка.
– Мое имя – Мэт, а не… то, чем ты меня называешь, – сказал он, поднимаясь на ноги и осторожно ощупывая свое бедро. К его удивлению, оно болело ничуть не больше после шлепка на пол. Туон выгнула бровь и взвесила чашку в руке.
– Едва ли я мог сказать циркачам, что похитил Дочь Девяти Лун, – сказал он раздраженно.
– Верховную Леди Туон, деревенщина! – решительно сказала Селусия. – Она под вуалью!
Под вуалью? Туон носила вуаль во дворце, но сейчас – нет.
Маленькая женщина снисходительно махнула рукой, ни дать, ни взять – королева, дарующая помилование.
– Это не имеет никакого значения, Селусия. Он просто не знает. Мы должны научить его. Но ты изменишь свою историю, Игрушка. Я не буду служанкой.
– Слишком поздно менять что-либо, – сказал Мэт, не отрывая взгляда от чашки. Ее руки выглядели хрупкими, особенно с этими длинными ногтями, обрезанными короче, чем были, но он помнил, насколько стремительными они были. – Никто не просит тебя быть служанкой.
Люка и его жена знали правду, но должна была существовать причина, которая объясняла бы всем остальным, почему Туон и Селусия содержались затворницами в этом фургоне, да к тому же еще и охранялись. Идеальным выходом могла послужить история о двух служанках, которых собирались уволить за то, что они что-то стащили, а те намеревались раскрыть побег своей госпожи с ее любовником. Эта история казалась Мэту идеальной, так или иначе. Что касается артистов, это только добавляло романтики. Он подумал, что Эгинин, наверное, потеряла дар речи, когда он объяснял все это Люка. Возможно, она представляла себе, как Туон воспримет все это. Свет, он почти хотел, чтобы эти кости остановились. Как человек может думать, когда такое творится в его голове?
– Я не мог оставить тебя из опасения, что ты поднимешь тревогу, – продолжал он терпеливо. Это было правдой, если на то пошло. – Я знаю, что госпожа Анан объяснила это тебе. – Он подумал, не сказать ли ей, что нес околесицу от волнения, когда ляпнул, что она его жена – она должно быть решила, что он круглый дурак! – но об этом, похоже, лучше будет не говорить. Если она пожелала оставила лазейку для лжи, тем лучше. – Я знаю, она уже сообщила тебе это, но я обещаю, что никто не причинит тебе вреда. Мы не ждем выкупа, всего лишь пытаемся избежать неприятностей сохранив наши головы на плечах. Как только я смогу выяснить, как отправить тебя домой в целости и сохранности, я это сделаю. Обещаю. До тех пор я постараюсь, насколько это в моих силах, позаботиться о вас. Тебе же придется примириться со всем остальным.
Большие темные глаза Туон сверкнули – ослепительная молния в ночном небе – но она сказала:
– Кажется, я увижу, чего стоят твои обещания, Игрушка.
У ее ног Селусия зашипела словно кошка, которую макнули в бочку с водой, полуразвернувшись, и словно собираясь возражать, но левая рука Туон зашевелилась, и голубоглазая женщина покраснела и притихла. Со своими приближенными и слугами Высокородные использовали что-то похожее на язык жестов Дев копья. Хотелось бы Мэту понимать эти сигналы.
– Ответь мне на один вопрос, Туон, – сказал он.
Он решил, что расслышал ворчанье Сеталль:
– Дурак.
Челюсти Селусии клацнули, а в глазах Туон зажглись опасные искорки, но если она собирается называть его и дальше «Игрушкой», чтоб ему сгореть, если он будет называть ее как-то иначе.
– Сколько тебе лет? – Мэт слышал, что Туон была лишь немногим моложе его, но глядя на нее в этом мешковатом платье, это казалось невозможным.
К его удивлению, эти искры превратились в пламя. На сей раз не в молнию. Но оно могло бы изжарить его на месте.
Туон расправила плечи и вытянулась во весь рост. Во весь, какой был; Мэт не был уверен, что в ней даже с каблуками есть полных пять футов.
– Мой четырнадцатый день истинного имени будет через пять месяцев, – сказала она голосом, далеким от холодного. На самом деле он мог бы согреть фургон лучше, чем печка.
На мгновение он почувствовал проблеск надежды, но она еще не закончила.
– Нет. Здесь вы храните свои имена со дня рождения, не так ли. В таком случае это будет моим двадцатым днем рождения. Ты удовлетворен, Игрушка? Ты боялся, что украл… ребенка? – Она почти прошипела последнее слово.
Мэт замахал руками перед собой, яростно отрицая подобное предположение. Женщина начала шипеть на него словно котелок, а мужчина с толикой мозгов нашел бы способ быстренько остудить ее. Она сжимала чашку настолько сильно, что сухожилия проступили на тыльной стороне ее руки, и ему не хотелось бы испытывать на прочность свое бедро еще одним падением на пол. Если задуматься, то он не знал, насколько серьезно она пыталась попасть в него в первый раз. Ее руки были очень быстрыми.
– Я просто хотел узнать, вот и все, – быстро сказал он. – Я полюбопытствовал, продолжая разговор. Я лишь немного старше. – Двадцать. А ведь он возлагал столько надежд, на то, что она слишком юна, чтобы выйти замуж еще хотя бы в течение трех или четырех лет. Все, что отдалит день его свадьбы он с радостью будет приветствовать.
Туон подозрительно изучала его, наклонив голову, потом швырнула чашку на кровать рядом с госпожой Анан и опять уселась на табурет, с такой тщательностью расправляя свои шерстяные юбки, как будто они были частью шелкового платья. Но его она продолжала изучать сквозь длинные ресницы.
– Где твое кольцо? – требовательно спросила она.
Сам того не сознавая он взглянул на палец левой руки, где обычно носил продолговатое кольцо-печатку:
– Я не ношу его постоянно. – Конечно, нет, когда каждый в Таразинском дворце видел, что Мэт носил его. Кольцо бросалось в глаза даже на фоне той легкомысленной одежды, что он тогда надевал. В любом случае, кольцо не служило ему печатью, а было всего лишь попыткой резчика воплотить свои фантазии. Странно, насколько легкой стала его рука без кольца. Слишком легкой. Странно и то, что она заметила его отсутствие. Но с другой стороны, почему нет? Свет, эти игральные кости заставили его шарахаться от теней и подскакивать при любом шорохе. Или, возможно, причиной этой тревоги была Туон?
Он было двинулся, чтобы присесть на свободную кровать, но Селусия бросилась к ней с таким проворством, что ей позавидовал бы любой акробат, и растянулась на ней, подперев голову рукой. Этот бросок заставил ее шарф в какой-то момент сползти набок, но она поспешно привела его в порядок, глядя на Мэта гордо и холодно, как королева. Он посмотрел на другую кровать, и госпожа Анан отложила свою вышивку подальше, чтобы демонстративно разгладить свои юбки, давая понять, что не намерена подвинуться ни на дюйм. Чтоб ей сгореть, она вела себя так, словно защищала Туон от него! Женщины всегда умудрялись объединиться, так что у мужчины никогда не оставалось ни единого шанса. Хорошо, что он сумел удержать Эгинин от захвата власти, и он не собирался позволять издеваться над собой ни госпоже Анан, ни грудастой горничной леди, ни высокопоставленной и могущественной Верховной Леди – Дочери этих треклятых Девяти Лун! Однако, едва ли он мог отпихнуть одну из них с дороги, чтобы найти себе местечко присесть.
Прислонясь к шкафчику в изножье кровати, на которой сидела госпожа Анан, он пытался придумать, что сказать. Он никогда не задумывался над тем, что сказать женщине, но его мозги, кажется, были оглушены звуком этих игральных костей. Все три женщины одарили его неодобрительными взглядами – он почти услышал, как одна из них велела ему не сутулиться! – и улыбнулся. Большинство женщин считало его улыбку обезоруживающей.