Вспотев от такого предложения и не имея сил выдержать прямо устремленного на него взора адвоката, Шпот спрятал глаза. "Ну, уж спасибо за комментарий! — сам на себя разозлился Шпот, неловко так оказавшись в сетях адвоката-крючкотворца. — Ежели допустить предлагаемую им запись в книгу, то моей карьере конец, как зело уличенному в невежестве…"
Вслух он сказал другое:
— Я человек не придирчивый, но Закон… И в последней инструкции…
— Отлично, отлично, господин Шпот, — на полуслове смело прервал его Цитович, вспомнив и этот возможный случай, описанный в инструкции генерала Болычевцева. — Я знаю, что в последней инструкции предусмотрено вносить замечания и комментарии в книгу в присутствии начальников, а не их заместителей или помощников. Я согласен, если хотите, подождать здесь господина Светловского или Гер-Данилова. Кстати, с ними не мешало бы мне побеседовать по ряду вопросов.
Шпот побледнел, ошарашенный этим неожиданным предложением. Цитович на это и рассчитывал, хотя сам страшно боялся, что Шпот согласится, и тогда возможен провал, арест. Теперь же, притворившись, что не замечает смятения Шпота, Цитович любезным тоном продолжил:
— Процедура записей в книге в присутствии начальника, конечно, отнимет и у вас драгоценное время и у меня. Поэтому я не настаиваю. Но сердечно прошу вас проявить ваши лучшие качества, достойные быть замеченными: терпение и благосклонность, эрудицию и гуманность, талант. Продлите время на несколько минут, и мы с вами окажемся у истока истины…
Комплимент окончательно обворожил Шпота, привел в странно равновесие его противоречивые чувства. Он самодовольно кашлянул, поправил крахмальный воротничок сорочки, щипнул аккуратно подстриженную клинышком густую черную бороду и сказал:
— Добавлю еще пять минут, но…
Шпот не договорил. Да и так было ясно, что это последняя его уступка. Через четверть часа должен приехать Светловский, а вовсе не в интересах Шпота задержать адвоката до приезда начальника. "Кто его знает, что может наговорить ему этот сиятельный адвокат, — подумал Шпот. — ведь может помочь мне вознестись, а может и столкнуть в пропасть. Нет, от такого случая надо поберечь себя".
Взгляды Кабанова и Цитовича встретились. И оба поняли: необходим риск, медлить нельзя.
К счастью, за окном прошумела птица. Тень ее серой волной пробежала по столу.
— У вас голуби водятся, — находчиво сказал Цитович, надеясь, что психологически Шпот не может удержаться, чтобы не проверить, голубь ли пролетел вблизи окна.
Шпот действительно оглянулся. Но чтобы увидеть птицу, ему пришлось придвинуть глаза к самому стеклу и заглянуть в небо.
Этого мгновения хватило, чтобы передать револьвер с запиской и чтобы Кабанов все это спрятал под халатом
— Да не-е-ет, не голубь, — повернувшись к столу, устало сказал Шпот. Он уже и сам волновался, подстегиваемый желанием поскорее выпроводить адвоката. — Ворона. Эта треклятая птица однажды так меня напугала, что я выронил ручку и накляксил на списке… Впрочем, у вас всего осталось две минуты, — сразу изменив тему и догадавшись о невыгодности похваляться своей трусостью, добавил Шпот. — Больше нельзя…
— Благодарю! — сказал Цитович. — Хватит нам и одной минуты. Мой подзащитный устал, начинает путать факты…
Кабанова увели в камеру. Цитович поблагодарил Шпота, откланялся и с достоинством независимого человека медленно пошел к ожидавшей его карете.
…………………………………………………………………………………
Над городом знойно сияло солнце, огромным голубым шатром висело то самое небо, на клочок которого, как на символ свободы, поглядывал Константин Цитович через окно кабинета Шпота, где передавал револьвер с запиской Кабанову и рисковал сам быть арестованным и остаться за решеткой.
Лишь в городе, когда тюрьма осталась далеко за спиной, Константин облегченно вздохнул. Стряхивая с себя кошмар добровольной явки в тюрьму и обретая необходимое спокойствие, Константин смежил веки. Ему захотелось вызвать образ любимой.
Шипели резиновые шины, ритмично цокали копыта лошадей. Но от этих звуков Константин отгородился воспоминаниями. Вот первая встреча с Ниной Николаевной. Порхая по комнате, эта невысокая красивая женщина задорно посмеивалась над квартирой-сараем, обещала повесить хотя бы занавесочки на оконце. Не забыла, пришла однажды и повесила занавесочки. Опасность была кругом, подкарауливала. И все же Нина Николаевна оставалась такой притягательной и успокаивающей, что жизнь при ней становилась краше, пришла и любовь.