— Брешешь, Малашка! — пробравшись поближе, закричал на нее знакомый Константину старенький пастух в широкой соломенной шляпе. Сквозь дыру на макушке серебряным султаном торчала из шляпы косма седых волос. — Это наши ерои политические взорвали Вавилонскую башню, чтобы на свободу уйти и царя сбросить с трона собакам на прокорм… А ты о боге. Дура, ежели понятия не имеешь. Революция пробудилась снова…
— Полиция, полиция! — будоража толпу, послышались крики. Константин с Вадимом оглянулись на крики. Они увидели оскаленные лошадиные морды, пригнутые к лошадиным шеям головы полицейских и стегающие по головам и спинам людей нагайки.
— Вадим, отправляйтесь побыстрее в гостиницу, а я пойду к Ивановым, — распорядился Константин. — Что дальше делать, я скажу при заходе в гостиницу. А сейчас нам нет смысла встречаться с полицией.
На квартире Константин, к своему изумлению, застал жандармского полковника Попова, верного соратника Зейдлица. Хотел повернуть назад, но полковник увидел его, прогудел каким-то странным голосом:
— А-а-а, господин репетитор! Явитесь, явитесь ликом своим перед ясны очи княгини Ярославны, сиречь Ольги Васильевны. Она так о вас сокрушается, что я, признаться, жалею о том времени, когда был подпоручиком…
"Какого черта он паясничает? — с ненавистью подумал Константин, глядя на рыжеватые полковничьи усы и бакенбарды на его красных раздутых щеках. — Ведь знает, наглец и шантажист, что между мною и Ольгой Васильевной были только одни вежливые разговоры и платонические вздыхания. Надо ему дать отпор, а то он всякий раз нападает на меня со своими грязными намеками…"
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие! — сказал Константин, решительно шагнув мимо полковника и поцеловав руку сразу ожившей и засиявшей Ольге Васильевне. Потом обернулся снова к Попову и съязвил: — Когда вы были, господин полковник, подпоручиком, у вас эластичнее гнулась спина и не была еще растрачена застенчивость. Теперь же развито искусство неприятных намеков, что, конечно, не нравится дамам…
Полковник обалдело заморгал потускневшими глазами, а Ольга Васильевна, мстя ему за неоднократные булавочные уколы намеков, хлопнула в ладоши:
— Браво, Костя, браво! — сообразив что-то, она вдруг встала и, грациозно присев перед побагровевшим полковником в изысканном реверансе, быстро двинулась из комнаты. На пороге остановилась, пояснила: — Извините, господа. Но не в моей привычке мешать мужчинам в их споре об этике.
Константин приготовился к сражению в любой форме. Но в настроении полковника, едва успела Ольга Васильевна закрыть за собою дверь, произошла внезапная резкая перемена. Он заговорил совсем о другом:
— Слышали, а? Слышали?! — как бы совершенно забыв о только что пережитом своем конфузе, спросил полковник: — Изумительная дерзость! Преступники среди белого дня взорвали тюремный двор, бежали. Но мы их найдем. И все они понесут залуженную кару. Очень жаль, что один из них по фамилии Ушаков застрелился в Татарской слободке, настигнутый нашими агентами…
Голос полковника звучал на высоких нотах. И сам он трясся в ярости, не заметил перемены в лице Константина и как сжались его кулаки при упоминании о гибели Ушакова.
"Вечная память светлому имени этого кристально чистого революционера! — пронеслось в голове Константина. И хотелось ему тут же ударить полковника, но сдержался: — Не имею права распоряжаться своей жизнью и свободой в этом плане. Пока я, видимо, вне подозрения, постараюсь кое-что разведать и через этого борова…"
— Без сомнения, господин полковник, всякий понесет по заслугам, — играя роль сочувствующего полковнику, говорил Константин. — И я уверен, что от вашего зоркого глаза ни один человек не скроется, как и жалкая кучка беглецов…
— Не такая уж она жалкая! — запальчиво возразил полковник. — Двадцать один важный преступник улизнул из наших рук…
Озлившись на себя, что проговорился, полковник с минуту молча наблюдал исподлобья за почтительно стоящим посреди комнаты Константином. Не найдя в нем ничего подозрительного во взоре глаз, в позе или в расслабленном движении рук и ног, поудобнее уселся в кресле и спросил прощупывающим тоном:
— Как вы думаете, чьих это рук такое дело, а?
— Это безумство революционеров, — отрезал Константин. — Видимо, изуверившись в успехе, они бросились в авантюру.
Полковник поежился. Подняв палец на уровень косматых своих бровей, похожих на уснувших гусениц-дубянок и поглядев на собеседника с неясным отсветом недоверия, он снова спросил: