— Я обидел тебя, Мария? — спросил Николай упавшим голосом.
— Нет, Николай. Обидного ты не сказал. Я даже, признаться, ждала этих или подобных слов от тебя. Но сейчас, когда нашим товарищам угрожает смертельная опасность, не смогу ответить на эти слова, как бы хотелось сердцу…
— Мария, а разве ты думаешь, над тобой не висит опасность? — спросил Николай, не решаясь сказать ей сразу о поступившем в комитет РСДРП сообщении одного из функционеров, проникших в охранку, что за приехавшей из Старого Оскола в Юзовку учительницей установлена слежка и уже имеется приказ об аресте ее.
— Николай, я знала на какой путь становлюсь, когда впервые согласилась прятать листовки и укрывать революционеров в доме своего отца в Ездоцкой слободе. Не испугали меня никакие трудности и возможность оказаться в тюрьме, когда я дала согласие быть связной московского центра РСДРП с низовыми организациями партии и выполнять эту задачу с паролем "По лезвию бритвы", с которым и к вам прибыла на связь. Не побоялась я, как ты уже знаешь из моего рассказа при первой встрече и знакомстве, ударить в набатный колокол в Ястребовке Курской губернии и сражаться вместе с восставшими крестьянами против казаков. И мне теперь некуда отступать, не собираюсь отступать перед любой опасностью, угрожающей нам. Кстати, идя сюда, я заметила слежку за мною. Даже узнала следившего. Это был описанный тобою Ильхман. Но я его обманула. Он плутает по дворам Линий, а я вот здесь. Если же бы он нагнал меня, пришлось бы пристрелить его…
Гордиенко не мог уже больше говорить о своих чувствах, не мог и молчать о том, что ему было известно.
— Не думай, Мария, что ты обманула шпика. — Рассказав о сообщении функционера об установлении слежки за Марией и об аресте ее, добавил Николай. — Ильхмана не обманешь, как собаку-ищейку, если она понюхала… Тебя не арестовали, видимо, по другой причине: в полиции имеется, значит, расчет не одну "Ласточку" сцапать, а многих и обязательно с уликами. От имени Комитета нашего я говорю: решено нами навести Ильхмана на ложный след, чтобы спасти тебя от ареста…
— Не знаю, как вы предполагаете это сделать, но я, если комитет не обеспечит безопасность привезенных мною товарищей, откажусь от помощи. Лучше пусть меня арестуют, а на комитет и на тебя, Николай, ляжет позор…
— Комитет решил, Мария, поступить так, — продолжал Николай уже отвердевшим голосом, подавив в себе все лирическое: — Часть активистов — это по твоему списку — мы сопроводим нашими средствами в Кадиевку. На рассвете сопроводим. Остальных размещаем здесь, на "Смолянке" и на соседних шахтах. Все уже договорено. Луганск будет нашим резервом. Наш представитель уже уехал к Голованову, чтобы подготовить все необходимое для срыва ареста "Ласточки"…
— Но ведь, если решено разместить товарищей в других местах, нет мне необходимости ехать в Луганск, — возразила Мария.
— Есть такая необходимость, — настойчиво сказал Гордиенко. — Наш комитет уже распустил дезориентирующие слухи, что завтра "Ласточка" (то есть взятая полицией под надзор и слежку учительница) поедет вместе с другими комитетчиками в Кадиевку.
Полиция нацелится в ту сторону, а мы направим "Ласточку" в Луганск. Никита Голованов знает об этом. И он будет ожидать тебя, Мария, на станции Х…… Ему придется принять все дальнейшие меры безопасности. Запомни, Мария, как только Никита войдет в вагон, немедленно уходи в сторону железнодорожной будки. Действуй смелее, так как дружинники будут охранять тебя. За насыпью увидишь фаэтон, запряженный тройкой серых лошадей. Садись в фаэтон без спроса. Кучер — наш человек, он знает, куда надо… От него и получишь указание о дальнейшем действии…
— Я все поняла, Николай. Спасибо! И теперь я убедилась, что ты — настоящий конспиратор. Но записку мою, которая лежит в кармане твоего плаща, сожги… Не нужно это вещественное доказательство. Ведь писала я сама, значит, почерк мой, и его нельзя…
— А я и не покажу полиции, — сказал Николай. — Если будет безвыходно, проглочу…
…………………………………………………………………………………
Гордиенко подался к Марии всем корпусом, но она стремительно отдалилась, пошла своей легкой походкой. Ее фигура то совсем исчезала в темноте, то резко проявлялась во вспышках молнии. Но вот она скрылась в балке и больше не показалась.
"Ушла! — с горечью и тоской подумал Гордиенко о Ласточке. Нашарив ее записку в кармане, он бережно спрятал ее в бумажник. — Никогда не сожгу! Не знаю, где и когда мы встретимся с Марией, но верю, что встретимся. Наша жизнь такая непоседливая — приходится кочевать из города в город, с Юга в Сибирь, со свободы на каторгу. Жаль тех, которые по душевной скудости своей не поймут нас и даже осудят наши высокие чувства и мысли, осудят, что мы, что мы жили, будто гонимые бурей листья. Но ведь наша непоседливость и кажущаяся суровость, наши глубокие чувства — все это связано с нашей борьбой. Сильная буря жизни и борьбы гонит нас по стране и будет гнать, пока мы не превратим страну нашу из злой мачехи в добрую-добрую нашу мать".