Некоторое время Вадим и Мария молчали. Потом он продолжил рассказ:
— С Константином Цитовичем и женой полковника Иванова, у которого Константин значится в репетиторах сына, мы, под видом прогулки выезжали на хутор одной учительницы, бывшей народницы. Она рассказала нам о Никите Кабанове и его товарищах, взялась передать ему нашу денежную и продуктовую помощь, а также заграничные паспорта. Никита Кабанов (настоящее его имя Владимир Александрович Антонов-Овсеенко) должен выехать во Францию. Но мы рекомендовали ему, пока уляжется немного горячка жандармской погони за ним, перебраться в район сел Алсу и Чоргуны. Там непроходимые леса, неприступные скалы, что очень удобно для беглецов. Впрочем, возможен и такой вариант: доберется Никита Кабанов до Москвы, а потом — до Финляндии, откуда легче попасть за границу…
А теперь моя миссия в Севастополе окончена, спешу к щигровским крестьянам. Надежды, правда, мало у меня, что на этот раз одолеем царя, но отказаться от борьбы я уже не могу, — Вадим погрозил сжатыми кулаками в пространство, начал бегать по комнате и ерошить свои волнистые каштановые волосы. Неожиданно присел на стул против Марии, упорно посмотрел в ее черные, разгоревшиеся отвагой, глаза:
— И в вас и во мне, в людях нашего круга и убеждения живет непокорная душа. Так зачем же мы вдруг сами наложим на себя цепи смирения? По-моему, лучше погибнуть в борьбе, чем сдаться на милость победителя, а?
— Да, Вадим, я тоже так думаю. Вот тебе моя рука!
"Она сказала "тебе", — взволновался Вадим. — А мне давно хотелось этого сближающего "ты". Неужели это начало моего личного счастья?"
Вадим долго держал маленькую теплую ладонь Марии в своей горсти, раздумывая о чем-то и покачивая в сомнении головой. Наконец, он заговорил:
— Помните нашу московскую встречу, Мария? Вы рассказывали о себе и о своем отце, очень богатом купце из слободы Ездоцкой города Старого Оскола. Странно, ваш отец миллионер, а вы — революционерка. Мой отец — потомственный дворянин и генерал, а я — крамольник. Но мне радостно, что вы тайком превратили дом своего отца в приют подпольщиков, а мой отец сознательно разрешил мне использовать его Теребужский дом под нахлобученной шапкой соломенной крыши для тайных сборищ членов "Крестьянского союза". В этом домике, более похожем на крестьянскую избу, было принято решение создать, по примеру Квирил-Белогорской республики в Западной Грузии, "Свободную Щигровскую республику", чтобы она разрослась до масштаба республики Всероссийской. Об этом мечтали все мы — первый президент республики Иван Емельянович Пьяных, и я — политический комиссар республики, наши боевые соратники и друзья. Запомните, Мария, наш сегодняшний разговор. Может быть, придется рассказать людям о нашей встрече и мечте. А то ведь, кто знает, что может случиться с нами, прежде всего со мною: завтра я еду на свою "бахчу".
…………………………………………………………………………………
Утром следующего дня Вадим Болычевцев уехал на север. В полдень и Мария вошла в вагон севастопольского поезда. Усевшись в пустом купе, она вспомнила, что Вадим положил в карманчик ее жакета записочку и просил не читать сразу, а лишь вскрыть в пути.
Мария долго не решалась вскрыть записку. Она мяла ее пальцами, даже закусила зубами, чтобы порвать без прочтения, но не смогла.
"Сердцем чувствую, что написано не о революции и не об опасности, — мысленно сама с собой говорила Мария. — Наверное, Вадим написал о том же, о чем говорил мне Николай Гордиенко на свиданьи? Я понимаю, для них пришла пора говорить и писать об этом, для меня — выслушивать и читать с трепетом душевным. Но пришла ли пора ответить кому-либо взаимностью?"
Наконец, вся горя в огне волнения и радостного предчувствия, она подсела к оконцу. Солнце уже близилось к закату, по земле бежали тени, золотились и розовели в небе облака. В груди от всего этого таяло и болело. А тут еще из соседнего отделения вагона доносились нежные звуки скрипки, молодой мужской тенор пел: "Передо мной яви-и-илась ты-и-и, как мимолетное видение, как ге-е-ений чистой красоты".
Розовый отсвет заката залил помятую записку и школьным почерком наведенные строки экспромтного стихотворения. Мария прочла написанные Вадимом слова про себя, потом повторила шепотом. Они казались живыми, бодрыми и в тоже время какими-то чудными:
"Пришла пора и нам признаться: не камень — сердце жаркое в груди. Не век одному скитаться, и я любовь твою зову: Ласточка, приди!"