— Ну что ж, перестанем сердиться, Нина, — подошел к ней Константин, обнял за плечи. — Ведь мы готовили восстание без твоего ведома не потому, что не доверяли тебе, а хотели дать тебе хоть маленькую возможность отдохнуть. Оказывается, партия тоже об этом заботится. А раз мы предупреждены о возможности появления "гостей", надо сделать кое-что побыстрее. Это я насчет нового состава редакции "Солдата". Кого ты считаешь наиболее целесообразным оставить в составе редакции и с какого номера газеты сама отстранишься?
Нина Николаевна ответила не сразу, хотя в знак примирения положила свою ладонь в широкую горсть Константина.
— Куда же ты? — остановила она Марию, которая хотела пойти в другую комнату. — Сиди здесь, слушай. Вы же с Константином были в заговоре, от меня скрывали многое. А я вот плачу вам добром и откровенностью. Ну, ну, ладно, — остановила она жестом левой руки хотевшую что-то сказать Марию: — Я уже не сержусь. Но только прошу в дальнейшем не жалеть меня и не отстранять от любого опасного дела, иначе я рассержусь на всю жизнь!
Да, о составе редакции. Признаться, полюбила я работу в газете, сразу не смогу уйти в сторонку. Давайте лучше так: до двенадцатого номера "Солдата" я буду постепенно отвыкать, а уж номер тринадцатый совсем без меня пусть издает новая редакция. Этот номер по плану намечен на январь или февраль 1908 года. И пусть редакция действует и здравствует в таком составе: Сильверстов Андрей, Николай Иванов с Ольгой Нутиковой (Еленой Прейс), Петр Шиманский, Татьяна Тетерева и Мария Диммерт.
Перечислив эти кандидатуры, Нина Николаевна вдруг сердито посмотрела на Константина:
— А вот этих, рекомендованных и тобою, я бы не хотела видеть близко от редакции…
— Ты о ком? — спросил Константин. — Если я ошибся, так и скажи.
— О товарище "Михаиле" и нашем связном с Сильверстовым…
— О Владимире Рыбакове?
— Да, о нем, — сказала Нина Николаевна. — У меня пока нет никаких доказательств против этих людей, но интуитивно я чувствую, что они могут принести несчастье нашей организации. Однажды пришлось мне быть на Цыганской слободке. Я даже молоко покупала там, у женщины, которая оказалась матерью Владимира. Ее зовут Дарьей Яковлевной Рыбаковой. Владелица собственного дома, сарая и нескольких коров. Вдова, как говорят, прижимистая. Муж ее служил, как и теперь Сильверстов, экономом городского собрания. Умер он в 1905 году, а Владимира приняли на работу библиотекарем городского собрания.
Когда я зашла в дом Рыбаковых и не перекрестилась на целый иконостас икон в красном углу, Дарья Яковлевна выругала меня и сказала: "От вас крамолой пахнет на версту, безбожием несет. Вот за это мой сынок и возненавидел всяких там революционеров-бунтовщиков…"
— Возможно, Владимир, для отвода глаз в таком свете показал себя перед матерью? — усомнился Константин. Но Мария тоже высказалась в поддержку Нины Николаевны:
— И на меня Владимир Рыбаков произвел какое-то двойственное впечатление. Помните, когда Сильверстов рекомендовал нам не скрывать от Владимира "почтовый ящик" в кушетке, а мы тогда передали Владимиру брошюру "НАРОДНАЯ АРМИЯ", он усмехнулся, презрительно полистал брошюру и сказал: "Детская игра, не больше…"?
— Может быть, он это сказал по молодости лет, — возразил Константин не совсем уверенным голосом…
— А все же надо быть поосторожнее, — сказала Нина Николаевна. — В редакцию ни Владимира, ни товарища "Михаила" включать не рекомендую…
Прошел месяц после этого случая. "Гости" не появились, но Константин и Мария не ночевали на Азовской, 27. Частенько находила приют у своих знакомых и Нина Николаевна.
— Наверное, наш доброжелатель немного сгустил краски, припугнул нас, — сказал как-то Константин в беседе с Ниной Николаевной. — Может быть, перейти мне сюда и готовиться к зиме?
— Да нет, подожди немного, — возразила Нина Николаевна. — Что-то на сердце у меня не спокойно, вещует оно беду. И я, Костя, все же настаиваю, чтобы ты выехал из Севастополя. Арестуют нас, вот увидишь…
Увидеть Константину не пришлось ни своего ареста, ни ареста Нины Николаевны в Севастополе, так как внезапно прибыл на явочную квартиру Стенька Разин, прозванный "Медной душей" за вставной клапан у кадыка.