1999 год. Ночь, больничка, приемный покой хирургического отделения. Артем сидит с наспех перемотанной башкой - по глупости получил рукояткой пистолета по кумполу, без особого успеха попытавшись не пустить двоих бугаев в масках – один был с пистолетом, другой с ножом – в квартиру, которую тогда снимал. В очереди с ним - порезанные, переломанные, стукнутые. Некоторые просто лежат у стенки; иногда из кабинета выходит врачуга и наметанным глазом определяет, кто из них уже откинул копыта, а кто еще нет. Две тусклые лампочки освещают все это великолепие. Кто-то стонет, кто-то блюет. И вдруг мужик из порезанных выдает нетрезвым голосом на всю больничку – «Во, блин! Американский сериал «Скорая помощь»»! Минуты три ржут все, включая тех, кто до того молча валялся у стенки.
Двухтысячный год. Надо же, дожили, даже не верится. Новое тысячелетие не то началось, не то начнется через год. Приглашение в Данию на год с возможностью продления контракта. Страна-сказка, страна-игрушка, но про это уже целая книжка написана и даже издана, не имеет смысла повторяться. Через два года, по возвращении – совсем другой мир, беспредел девяностых закончен, все финансовые потоки взяты под жесткий контроль, теперь бандиты добывают себе территории не перестрелками за чертой города, а в чиновничьих кабинетах. Все формализовано, все имеет свою цену. Да, впрочем, Господь им всем судья. Стрелять перестали – и ладно.
Неожиданное знакомство – она не свободна, хуже того, она – подруга знакомого, из той самой компании, в которой и без того сплошная Санта-Барбара последние десять лет, и надо бежать подальше, и оба мы это знаем, но бежать не получается, потому что надо же, как стукнуло в сорок с лишним лет, про это рассказывал Мастер – так поражает молния, так поражает в переулке финский нож… Притяжение, отталкивание. Летний Сад. Письма, сотни писем. Милых, мучительных, иногда – жестоких. Все, конец. На душе пусто. Письма еще приходят… Стихи. Никогда не писал их – и вот… Ночи в сети, в разговорах с такими же потерянными душами. Иногда вдруг – звонок, встреча на улице, в кафе на пять минут, невозможно не прийти, и остаться тоже невозможно…
Много чего было, и многое еще будет. Крупногабаритная мадам на заднем сидении перешла с нервного взрывчатого храпа на равномерный дизельный, а Артем все еще таращился в темное окно, за которым не было ни единого огонька, и вспоминал девятый «А».
- 7 -
Юрка сыграл сразу в нескольких спектаклях городского народного театра, и весь класс ходил эти спектакли смотреть, и бешено аплодировал. Играл он великолепно, жил в образе, не пережимал и не переигрывал, и казалось, нет такой роли, с которой он не справился бы. Пашка тоже играл – в гандбол за республиканскую юношескую сборную, он был вратарем. Артем никак не мог понять, что за радость в том, чтобы изображать бесплатную мишень для маленьких тяжелых, летящих с огромной скоростью мячиков, но Пашка находил в этом какое-то странное удовольствие.
На городской олимпиаде по физике Артем занял первое место – и это была целиком и полностью заслуга Фиры. Ну и, понятное дело, был это момент славы. Целый день он наслаждался восхищением и признанием современников, то есть одноклассниц, одноклассников и учителей, а следующие два урока физики он просто-напросто прогулял, полагая, что и так знает все, что ему необходимо. Придя на следующий урок, он попал на контрольную, которую написал, исходя из своих общих представлений о мире – но увы! Раздавая проверенные работы, Фира посмотрела на своего «любимчика» ехидным взглядом и громко возвестила – «а работа Артема – это вообще издевательство над физикой! Два балла».
Литераторша Лора тем временем продолжала свою диверсионную работу среди нацеленных на точные науки учеников. Была затеяна постановка Островского «Свои люди – сочтемся» в стиле любимовской постановки Брехта – с современными декорациями и костюмами, жестким действием, песнями между сценами (Лора их называла «зонги»). Артем с Еленой должны были исполнять эти самые зонги, а главные роли двух мерзавцев-молодоженов исполняли (ко всеобщему веселью) Пашка и Нэля. Юра, конечно, играл Самсона Силыча. На генеральную репетицию пришел тот самый режиссер-новатор из профессионального драмтеатра – одобрительно похрюкал, раскритиковал всех, напоследок сказал «а остальное мне понравилось!» «А остальное – это я!» громко заявил Пашка, которого режиссер забыл упомянуть в своем разборе.