Было почти пять часов, и, если бы я захотел, я мог бы просто пойти домой. Хватит работать.
Было тревожно, что у меня появилось свободное время.
Но я не собирался просто идти домой. Сначала мне нужно было увидеть женщину.
Я не видел Индию с тех пор, как она позвала нас к себе, чтобы встретиться с ребятами и рассказать о новом названии курорта. Последние две недели я старался избегать лоджа любой ценой — за исключением субботних костров, которые Индия пропускала. Наши пути не пересекались.
Мне нужно было время подумать. Время поработать. Время перевести дух.
Пусть мы и не разговаривали две недели, но она не давала мне покоя. Всякий раз, когда она приходила мне на ум — чаще, чем я хотел бы признаться, — я открывал веб-сайт курорта.
Я запоминал почти каждое слово на каждой странице.
Ранчо «Хейвен Ривер».
Она могла бы назвать его своим именем. Ранчо «Келлер Ривер». Курорт «Келлер Маунтин». Что-то в этом роде.
Но нигде на этом сайте, даже в разделе «О нас», не упоминалось ее имя. Вместо этого она оставила историю, которую бабушка написала тридцать лет назад о том, как Хейвены поселились на этой земле. Она оставила фотографии десятилетней давности, чтобы рассказать историю моей семьи, а не своей.
Возможно, все это было стратегическим решением. Наша история во многом способствовала развитию скотоводства. Это привлекало людей, которые тратили тысячи долларов за неделю в Монтане.
Но мое нутро подсказывало, что было что-то еще. Что-то, о чем Индия мне не говорила.
Почему она купила это ранчо?
Шок, гнев и опустошение так сильно омрачали последний месяц, что я не задавался этим вопросом. Я слишком беспокоился о себе.
Но две недели, проведенные в одиночестве, дали мне достаточно времени для размышлений.
Почему Индия была здесь? Из-за денег?
Нет. Это было непростое вложение средств, особенно в то время, когда она каждый день надрывалась в лодже. Это было ради Гранта? Или из-за Блейна? Это был кризис после развода? Она не говорила мне, что разведена, но я знал Индию достаточно хорошо, чтобы понимать, что она не залезла бы ко мне в постель, если бы была привязана к другому мужчине.
Почему? Я был готов к ответам. И было только одно место, где их можно было получить.
Я только вышел из амбара, как хлопнула дверца грузовика, и этот звук привлек мое внимание к парковке.
Папа стоял, уперев руки в бока, и смотрел на лодж.
На крыльце стояли кресла-качалки. В вазонах с цветами было полно петуний. У подножия ступенек крыльца была деревянная табличка ручной работы с надписью: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА РАНЧО «ХЕЙВЕН РИВЕР».
Все это было делом рук Индии.
Месяц назад я бы возненавидел это. Месяц назад я бы уставился на эти цветы так же, как папа уставился на вывеску.
Месяц назад я все еще тонул в обиде и горе.
Принятие было не таким уж плохим.
Мы с папой не разговаривали с тех пор, как я был у него дома несколько недель назад. Он не появлялся, чтобы помочь с ранчо, и, насколько я знал, стал затворником. Я даже не был уверен, выходил ли он из дома за едой. Хорошо, что в его морозилке всегда было полно продуктов.
Должно быть, он также потерял бритву и забыл, где находится прачечная.
Выглядел он дерьмово. Бело-серая щетина на его лице напоминала бороду. Его джинсы были грязными на коленях, а рубашка — мятой.
У меня защемило в груди, я почувствовал укол беспокойства. Несмотря ни на что, он все еще был моим отцом. Даже если я не был уверен, как его простить.
Думаю, у нас с мамой это было общее. Мы любили его, даже когда терпеть его не могли.
Папа презрительно усмехнулся, глядя на лодж, затем выковырял из нижней губы комок «Копенгагена» (прим. ред.: Копенгаген — марка табака для макания, производимого американской компанией по производству бездымного табака) и бросил его на землю. Когда он заметил меня, то выпрямился и вытер рот.
— О, привет.
— Папа. — Я остановился у решетки радиатора его грузовика.
— Слышал о здешних изменениях. Пришел посмотреть сам. — Его челюсть напряглась. — Ранчо «Хейвен Ривер». Несколько поколений работали на Скотоводческом Курорте «Крейзи Маунтин», а она только что переименовала его.
Он ведь уже несколько недель мучился по этому поводу, не так ли?
— Бьюсь об заклад, твои бабушка и дедушка волнуются из-за этого. Они, вероятно, переедут в город.
Я усмехнулся.
— Нет, не переедут.
Дедушка ездил в Биг Тимбер только тогда, когда бабушке нужно было съездить в магазин. После того, как он вышел на пенсию и передал ранчо отцу, он сам стал немного замкнутым. Он не возражал против людей, особенно когда они приходили навестить его в его доме. Но он уже не был таким общительным, как раньше. Любое движение на дороге вызывало у него стресс. Толпа делала его раздражительным. А его любимым занятием были воспоминания о более простых временах.
Мой дедушка ни за что не стал бы добровольно жить в городе.
Даже если бы он был недоволен переменами на ранчо. Даже если бы он переживал из-за нового названия. Каков отец, таков и сын.
Может быть, я немного перегнул палку.
— Они восприняли новость о названии спокойно, — сказал я папе. — Я сам сообщил об этом. Это было неожиданно, но не так шокирующе, как другие объявления за последнее время, тебе не кажется?
Отец опустил взгляд в землю. Он не мог возложить все это на Индию, когда сам это все и заварил.
— Мне нравится это название, — сказал я ему. — Очень нравится.
— Она могла бы подождать чертов год, — пробормотал он. — Проявить некоторое уважение.
— Ну, это ее собственность, не так ли? — Я не стал скрывать обвинения в своем тоне. Если он хотел, чтобы название осталось прежним, ему не следовало продавать нашу гребаную собственность. — Она может делать все, что захочет, черт возьми. И лично я думаю, что она проявила большое уважение, учитывая, что дала ему нашу фамилию, а не свою собственную.
Папа ударил ногой по камню.
— Не было никакой необходимости менять название.
— Она поступила так, как считала нужным. Это то, что она делала. И, возможно, все эти перемены были необходимы этому месту. Я достаточно мужественный, чтобы признать это. А ты?
— Ты защищаешь ее?
— Да, наверное, так и есть.
Папины губы скривились, прежде чем он направился к своему грузовику, распахнул дверцу и запрыгнул внутрь.
— Упрямый осел. — Я был уже почти у лоджа, когда его двигатель взревел, а шины выехали со стоянки.
Он не мог злиться на меня за то, что я защищал Индию. Не мог, и точка. Это была его гребаная вина.
То, что она здесь делала, было правильно. Месяц назад она сказала мне, что не враг. Послушал ли я? Нет.
Пришло время поднять белый флаг. Перестать избегать ее. Перестать злиться на нее за то, что она выбежала из моей спальни несколько недель назад, не оглянувшись.
Когда я вошел в вестибюль, из столовой донесся приглушенный гул голосов и смех.
— Привет, Уэст. — Тара сидела за стойкой регистрации.
Была среда. Деб работала в среду.
— Привет, Тара. Что происходит? Где Деб?
— Ее уволили два часа назад.
Моя челюсть ударилась о грязный носок ботинка.
— Что?
— Ага. Ты все пропустил. Индия вызвала Деб в свой кабинет, уволила ее и выпроводила за пределы лоджа. — В глазах Тары вспыхнул огонек.
Тара считала Деб ленивой и коварной сплетницей. Она не ошибалась.
— Черт. — Не могу сказать, что это меня расстроило. Деб была настоящей занозой в заднице, просто у меня не было времени ее заменить.