Например, после того как Чак пропал на том пожаре – обрушение балок, взрыв газовых баллонов; выжить, казалось бы, невозможно, – чай нам всем понравился гораздо меньше. В тот раз звонок разбудил меня не сразу. Я плыл на пароме, вместе с сотнями других людей, одетых в разноцветные одежды. Я мог слышать голос каждого из них. В мареве над горизонтом уходил под воду огромный солнечный диск. Когда я вышел в прихожую, Чак уже был у нас. Его лицо и руки были в черных разводах. Когда мы сели за стол, на скатерти остались отпечатки его ладоней – они так потом, кстати, и не отстирались, как Бенжи ни пытался и сколько хлорки на них ни лил. Чак распахнул куртку – запахло гарью, разрушенной черной древесиной, речным илом. Он порылся за пазухой и достал бумажный кулек – совсем маленький, скрученный из блокнотного листа. Это была сажа из самого сердца пожара, из прежде (до тушения) наиболее раскаленной его точки, самого эпицентра – эксклюзив. Чай не имел вкуса, обволакивал небо, закладывал горло прозрачным комком, проступал в уголках глаз белым едким пеплом. Мы смотрели на Чака и видели его таким, как если бы он к нам не пришел – разлетевшимся по ветру миллионами черных хлопьев, слившимся с землей, поднявшимся с травой.
Мы были всем, что от Чака осталось, если, конечно, не считать его самого. Он подходил к двери – в заляпанной глиной военной форме, в марлевой маске, в полимерном костюме ликвидатора, в ветровке с разорванными рукавами, в оранжевом скафандре, в бета-лучах, в боевом оперении. Мы открывали ему, уцелевшему. Мы встречались с ним взглядом и пили с ним чай – с сахарными леденцами, ромашкой, алоэ, океанским песком, льдом астероидов, степной пылью, полынью. Наши лица покрылись морщинами, руки напоминали снимки далеких планет, на которых ищут разум и находят замерзшую воду. В окна влетал ветер, трепал наши волосы, опрокидывал стены. Однажды он не пришел; мы поняли – все получилось.
Вертолет
Вечером опять слышал. С утра ждали шторм, по радио передали предупреждение. Ветер усиливался, гремел жестянками, трепал ворон, бился в опущенные жалюзи. Звук проступил из шума ветра, становился все отчетливей, все громче. Распахнул окно, в лицо – дождевая взвесь, песок, какие-то мошки. Инстинктивно зажмурился. Когда удалось открыть глаза, вертолет уже улетал, лопасти пересиливали ветер, пригибая к земле все, что оказывалось под ними – траву, влажные ветки. Тень скользнула по лицу и теперь удалялась, на запад, в сторону подступавших к городу пологих холмов. Сам вертолет в беззвездном небе было не различить. Конечно, никаких огней, ни даже тусклого света из кабины, и все же он видел, как будто сам был там, их спокойные спины, узкие затылки в летных шлемах, в наушниках приглушенный шум рации – шорохи, переклички, треск эфира.
Однажды, когда он был совсем маленьким, мама сказала ему: «Видишь, какое небо!» Она смотрела куда-то вверх. Он запрокинул голову и увидел тонкие черные линии, тянущиеся так далеко, что глазами было не уследить. С линий взлетали большие птицы и кружили над их головами. Мама держала его за руку. Потом он долго не мог понять, когда при нем говорили: «Небо сегодня пасмурное» или «Смотри, какие облака на небе!» Небо было линиями над его головой. Прошло много времени, пока его взгляд смог вместить то огромное, что нависало над ним – бесцветное, меняющееся каждую секунду, дышащее, касающееся его лица.
Прошло несколько лет. В тот вечер он поехал кататься на велосипеде. Он ехал знакомой дорогой, по окраине дачного поселка. Дома с палисадниками были похожи на куколки гигантских прозрачных бабочек. В это время суток он любил ездить к пруду. Ему нравилось наблюдать, как в тумане над водой продолжает сохраняться день, когда вокруг уже сгустились сумерки. Но в этот раз все было иначе. Противоположный берег пруда был ярко освещен фарами машин. По неподвижной воде, ночным окнам, шиферу крыш метались синие и красные сполохи. Казалось, что в каждом из них крутящееся зеркало и, если успеть заглянуть в него на долю секунды, можно было увидеть обратную сторону этой ночи, и там, с обратной стороны, были не день и не другая ночь, а корни длинных деревьев, спирали огней, шары шествий, взрывы океанов, парящий песок. На том берегу были люди. Нашивки на их фуражках блестели в свете фар. Чуть поодаль, у кромки пруда лежал человек в плавках. Его тело было вытянутым и застывшим.