– Ты моя должница, – подумав, ответил Михаил Борисович, привыкший из любой дерьмовой ситуации вытаскивать пусть небольшую, но конфету. Сейчас дочка у него на крючке. И хотя она завтра же забудет, как облажалась, у него есть в запасе несколько часов, чтобы ею поманипулировать.
– Все, что скажешь, папуля, – горячо схватила протянутую руку примирения Мона и подвинулась на широком сиденье ближе к нему.
– Мы сейчас едем в ресторан, – объявил Михаил Борисович, скептическим взглядом окидывая наряд дочери – дурацкая короткая курточка и шортики, больше смахивающие на пояс. Немного подумал над тем, пустят ли в таком виде, но затем решил положиться на свою репутацию – в этом месте его хорошо знают и не осмелятся возмущаться. Он посмотрел на золотистый «Ролекс» – половина седьмого, ужин в семь, переодеться не успеет. Поедет, как есть. Пока еще полна раскаяния.
– Поужинать? – вяло поинтересовалась Мона. К еде она была равнодушна, и в последнее время Михаил Борисович начал волноваться: уж не подсела ли она опять на кокаин, чтобы похудеть. Дурацкое желание быть похожей на скелет.
– Можно и так сказать, – кивнул отец и немного поиграл с мыслью, сказать ли дочери о Кирилле. С одной стороны, это даст ей время обдумать очередную пакость, а с другой, если он промолчит, она может взорваться прямо в зале ресторана и закатить скандал несмотря ни на что.
– Я хочу тебя кое с кем познакомить, – все же сообщил он.
– Папа! – задохнулась от возмущения Мона и снова шарахнулась в дальний угол. Отец нажал на кнопку и поднял стекло, отделяющее их от водителя. Выяснение отношений было неминуемо.
– Ты опять хочешь выдать меня замуж? – начала закипать девушка, и Михаил Борисович подавил тяжелый вздох.
– Хочу, – честно ответил он, – пусть твой муж вытаскивает тебя из дерьма, когда тебе в очередной раз станет скучно.
– Тебе лишь бы избавиться от меня! – Девушка поспешила воспользоваться испытанным средством, и ее глаза наполнились слезами. Михаил снова увидел Лясечку. Трепетную, как олененок. Он никогда не мог толком сказать, действительно ли Мона считает, что он хочет от нее избавиться, или же она просто ловко им манипулирует, чтобы не связывать судьбу с одним из тех, кого он считает достойным своих миллионов – ведь именно ее мужу он собирался передать свою империю. Кому же еще?
– Это неправда, Маша, и я не хочу в очередной раз это обсуждать, – отрезал и потянулся в карман пиджака за новомодным приборчиком, в который вставлял сигареты. Производители обещали, что так он употребляет только никотин, а все остальное, именно то, что убивает лошадь, остается за бортом. Врали наверняка, но ему было плевать. Он умрет, когда сам захочет. Но вначале пристроит дочь. Поэтому надо поберечься и не испытывать судьбу двумя привычными пачками в день.
– Я надеюсь на твое благоразумие, Мария. Всего один ужин, – подвел он черту и затянулся.
Мона уставилась в окно. Хотелось плакать. Почему так всегда? Она просыпается в хорошем настроении, жизнь вроде бы налаживается – новый бойфренд, шалости, клубы, болтовня с Кейт, но потом вмешивается папа и возвращает ее к суровой реальности – вот это вот все: замуж, дети, бизнес кому оставить. Она ненавидела это до глубины души. Она хотела танцевать, рисовать, петь.
Ведь даже в детстве ей этого не позволяли! Папа заставлял ее учить математику и английский. Он лишил ее друзей и первой любви – гения холста и кисти, которому она позировала обнаженной. Может, ей надо было тогда сбежать, родить этого ребенка. Они бы странствовали с любимым, стали бы уличными художниками. Их ребенок, несомненно, был бы талантлив и гений бы ее любил, непременно любил. А папа ее не любит. Она лишь инструмент, способ, возможность пристроить его драгоценный бизнес. Собирается продать ее как собачку с отличной родословной. Мона почувствовала злость.
– Мы приехали. – Отец взял ее за руку, и она вздрогнула.
– Я надеюсь на твой здравый смысл, – многозначительно сказал Михаил Борисович, пытаясь поймать взгляд дочери.
Мона ничего не ответила. Открыла дверь и вышла на улицу. Сентябрь выдался прохладным – за то время, что они проторчали в магазине, улицы накрыла вечерняя влажность. Она сразу же почувствовала, как липкая холодная сырость забирается под бомбер и голые ноги покрываются гусиной кожей. Обхватила себя руками, в тщетной попытке согреться, но дрожь лишь усилилась.
На плечи лег пиджак, и ей моментально стало тепло словно под пуховым одеялом.
– Пойдем. – Отец мягко взял ее под руку и повел к мраморным ступеням, ведущим в ресторан. В такие моменты она любила его особенно остро, до боли в сердце. Она бы все на свете отдала, только бы вся эта любовь и забота были действительно настоящими, а не способом поиграть на публику.