- В чем это выразилось, сын мой? - Священник почувствовал, что без наводящих вопросов рыцарю будет трудно справиться с волнением. - Ты можешь говорить все, что лежит на сердце и в его глубине. Господь непременно услышит тебя...
- Это началось несколько лет назад, когда я был помощником прецептора Франции Жерара де Вийе. Тогда мне удалось сблизиться с Великим магистром Жаком де Моле и даже завязать с ним дружбу. Мы достаточно времени проводили вместе, со мной советовались, и я, будучи еще достаточно молодым, весьма гордился этим. Орден процветал, ничто не предвещало беды. Но однажды меня пригласили в Жизор, в королевский дворец. Со мной встретился посыльный Филиппа, и, разумеется, все было в тайне. Я беседовал с королем больше трех часов. Мы обедали с ним наедине. Слуг он отправил, я сам наливал королю вино в кубок и подавал закуски. - Де Брие замолчал, потом попросил: - У меня во рту пересохло, святой отец. Нельзя ли глоток воды?
- Терпи, сын мой, - сухо ответил священник.
- Хорошо, я продолжу. Так вот, Филипп предложил мне тогда некую сделку... я не стану пока раскрывать ее суть. Поясню лишь, что речь шла о том, чтобы я через какое-то время вышел из Ордена и перешел в услужение к королю на очень высокую должность. Но прежде я должен был... впрочем, не стоит об этом... Тогда я отказался, причем, в довольно решительной форме, чем очевидно расстроил Филиппа. Но я был горд и предан Великому магистру, мне было абсолютно безразлично настроение короля. Потом, когда начались массовые аресты тамплиеров, когда в подземелье Жизора и в других тюрьмах томились сотни рыцарей, когда был арестован сам Жак де Моле, а я каким-то образом избежал преследования - мне стало ясно, что Филипп имеет на мой счет особые планы. Я долго размышлял над этим положением. Несколько месяцев я скрывался от королевских сыщиков, снимая комнаты в разных местах на окраинах Парижа и в его окрестностях. Я сбрил бороду, сменил одежду, чтобы ничем не выдавать своей принадлежности к Ордену. Я стал вести иной образ жизни, но продолжительное время совершенно не знал, как жить дальше, куда направить свои стопы. Иногда мне казалось, что честнее и благороднее с моей стороны было бы самому прийти и сдаться, а потом разделить судьбу моих братьев по Ордену. Но я все же не решался это сделать. Одному Богу известно, как тяжело было мне жить с этим постоянным напряжением. Прошло около года после первых громких арестов, шумиха как-то улеглась. Тем временем тянулись долгие судебные разбирательства. Никто не знал, сколько может длиться следствие. И однажды я решил бросить всё и уехать в свое родовое гнездо. Эта мысль преследовала меня неотвязно, и я уже собирался в дорогу, как вдруг меня снова позвал к себе король. Оказывается, все это время он не выпускал меня из виду и следил за каждым шагом. Тогда я понял, что от судьбы не уйти. Мы снова обедали, и снова наедине. Только в этот раз... я согласился играть на стороне Филиппа. Мне предоставили полную свободу перемещений и действий, было объявлено, что против меня лично у короля и высокой папской следственной комиссии не было никаких обвинений, что я чист перед государством. Тогда же мне разрешили беспрепятственно посещать арестованных моих бывших братьев по Ордену, в том числе и Великого магистра. В этом и заключался план короля, поскольку через меня он рассчитывал получить от Жака де Моле, сломленного заточением, чрезвычайно важные сведения...
Венсан де Брие замолчал. В его горле скрипел песок пустыни.
- Сын мой, - осторожно позвал капеллан, - я готов нарушить правила и смягчить для тебя условия исповедания, поскольку хорошо понимаю, как тебе тяжело...
- Вы очень добры ко мне, святой отец! Я осмеливаюсь попросить только глоток воды.
- Я подам, - сказал священник и покинул исповедальню.
Вернувшись через минуту, он протянул де Брие кружку.
- Пусть эта святая влага поможет тебе облегчить душу, - сказал Огюст Годар, снова устраиваясь на скамеечке. - Слушаю с нетерпением...
Де Брие с жадностью напился, перевел дыхание и продолжил.
- Так вот, я несколько раз приходил в Жизор. Меня пускали к Великому магистру, который по-прежнему питал ко мне самые искренние чувства и радовался тому, что мне не предъявлены никакие обвинения. Он был наивен, как ребенок. Он не понимал до конца, что происходит. Он верил мне и надеялся, что рано или поздно выйдет на свободу. Но я уже хорошо знал, что этому никогда не суждено будет сбыться. И я подолгу разговаривал с ним, выводя разговор на нужную тему, но всякий раз что-то мешало довести его до конца. А Филипп ждал результатов, ему не терпелось добиться главного. Он торопил меня, одновременно затягивая следственный процесс, который вели епископы, назначенные папой. Правда, и сам папа не очень торопился с выдвижением окончательных обвинений. Он тоже являлся одной из ключевых фигур в этой игре, и у него тоже был свой интерес, причем, как я однажды понял, полностью совпадавший с интересом короля. Таким образом, святой отец, по воле Всевышнего я оказался в центре грандиозной интриги, которая очень скоро стала разрывать мою душу на части, всячески мешая мне оставаться самим собой. И настал день, когда эти нестерпимые муки, эти жгучие страдания подвигли меня к принятию самого ответственного в жизни решения, которое показалось мне единственно верным и которое в одночасье подняло меня над всеми остальными. Те, кто раньше опирались на меня и давили на плечи, оказались внизу - подо мной, и мои крылья получили свободу. Это решение позволило сохранить в целости душу и направить ее на исполнение божественного предназначения. Теперь интересы короля и папы я превратил в свои собственные. Теперь все, что я должен был получить от Жака де Моле, я собирался применить в свою пользу. Признаюсь честно, я долго колебался: по силам ли мне будет вынести подобное испытание. И все же я решился на этот шаг. Я долго молился, и небо послало мне вдохновение. Таким образом, поступив так, я предал и Великого магистра, который доверял мне всецело, и короля Филиппа, которому был обязан своей свободой. Но самое главное - я предал святую веру, которой честно служил два десятка лет. И сегодня я нашел вас, святой отец, чтобы рассказать об этом, поскольку во всей Франции, наверное, уже не осталось никого, кому можно доверить эту тайну.