Ребекка замолчала. Было видно, что воспоминания даются ей с трудом.
- Эстель, милая, принеси мне воды, - попросила она.
- Да, сеньора! - Девушка вскочила со скамьи. - Только вы пока ничего не рассказывайте! Я не хочу пропустить ни единого слова!
Она метнулась в капеллу, схватила в трапезной большую глиняную кружку и вернулась во дворик. Там, зачерпнув прямо из ручья чистой, как слезы ребенка, воды, подала кружку Ребекке.
Венсан де Брие тем временем хмуро молчал, глядя в сторону.
- Когда родился ребенок... - продолжила женщина.
- Это была девочка? - вырвалось у Эстель.
- Да, девочка. Она родилась крепенькой и здоровой, с огромными черными глазищами. Когда мне подали ее для кормления, я заметила в этих глазах грусть...
- Это невозможно, - тихо сказал де Брие.
- Это было именно так, - ответила Ребекка.
- А потом? Что было потом? - торопила Эстель.
- А потом случилось то, что случилось. Моя любезная хозяйка, чьим добрым расположением я пользовалась так долго, предложила мне сделку. У нее с мужем своих детей не было, вот они и придумали дать мне немного денег на первое время, чтобы я могла где-то устроиться самостоятельно, а мою девочку оставить у них.
- И ты согласилась!? - воскликнул де Брие.
- А что мне оставалось делать? Мне ведь нужно было где-то найти работу, как-то устроиться. Как бы я это сделала с грудным ребенком на руках? Я согласилась, но только при условии, что иногда буду приходить и видеться с дочерью. Но... все сложилось не так, как я хотела... Поначалу я работала прачкой в одном доме. И все бы ничего, если бы ко мне не стали приставать мужчины... А потом... А потом уже совсем другая история...
- Сеньора... - тихо позвала Эстель. - И вы больше никогда не видели свою дочь?
- Никогда, - с невыразимой печалью в голосе ответила Ребекка. - И никогда не могла себе этого простить. Потом, уже находясь в монастыре, долгие годы я вымаливала у Бога прощения для себя, но видно Он так и не услышал меня. Или не захотел простить...
- Сеньора, это действительно было в Клюи? - уточнила Эстель.
- Да, там.
- В доме напротив молочной лавки?
- Да, но... откуда...
Ребекка встрепенулась и застыла на полуслове, пристально вглядываясь в лицо девушки.
- И женщину, приютившую вас тогда, звали Аделайн, а ее мужа Клод Оди?
Венсан де Брие, до этого смотревший в ручей, повернул голову и уставился на Эстель.
- Они назвали меня Эстель, - дрожащим голосом сказала девушка.
- Нет... это имя... придумала для тебя я...
Ребекка вскочила и тут же упала на колени перед дочерью.
- Прости, прости меня! - просила она, протягивая руки. - Если сможешь... Господи, ты все же внял моим молитвам!
Эстель подхватила Ребекку подмышки и, подняв с колен, снова усадила на скамью.
- Сеньор, представляете, какое чудо! - Девушка повернулась к рыцарю, застывшему как изваяние и угрюмо наблюдавшему за трогательной сценой. - Как такое может быть?!
Ребекка тоже повернулась к де Брие.
- Сеньор! Как я вам благодарна за то, что вы вытащили меня из монастыря! - воскликнула она. - Это не чудо, это промысел божий! А где сейчас Северин? Я... хочу его видеть...
- Это случится раньше, чем ты думаешь, - сдержанно сказал граф. - Завтра мы отправляемся в Париж, а Северин очень скоро тоже приедет туда. Я послал за ним человека. Думаю, он уже собирается в путь.
- Северин? - переспросила Эстель. - Это ваш брат, сеньор? Тот самый, которого мы не застали в Ренн-ле-Шато?
- Да, Эстель.
- Это твой отец, девочка, - сказала Ребекка.
Венсан де Брие сжал зубы и промолчал.
***
На открытой палубе когга "Знамение" было ветрено и пусто. Небольшой быстроходный корабль, героически преодолевая волны Бискайского залива, упорно продвигался на север. К вечеру первого дня пути на траверзе правого борта когга был Сен-Назер, вдали маячили мыс Киберон и остров Бель-Иль.
Солнце упало за горизонт, океан очень быстро потемнел, стал неприветливым и грозным. На высокой мачте, выгнувшись стремительной дугой, напряженно гудел парус.
Дюжина лучников давно спустилась в трюм, присоединившись к матросам, еще раньше в своей каюте заперся капитан. Из команды корабля на юте остался один рулевой. Накинув на голову капюшон и намертво вцепившись крепкими руками в штурвальное колесо, он перестал быть похожим на человека и превратился в неподвижный и безликий монумент.