- А потом расскажете вы, дядя Венсан, хорошо? Вы ведь пригласили сестру Стефанию не для того, чтобы выяснять отношения и ссориться, правда?
- Правда. Мне показалось, что по прошествии стольких лет можно что-то вернуть...
Ребекка выразительно посмотрела на графа, потом на девушку. Она давно сняла с головы белый капор, вынула из волос заколки и распустила свои локоны по плечам. Если бы не черное монашеское платье, об этой женщине нельзя было подумать, что всего час назад она вышла из ворот Вьерзонского монастыря. Она была в замечательном возрасте - между тугой спелостью молодого плода и его очевидной дряблостью в самом начале увядания, когда упругость сменяется осязаемой податливостью, основанной на жизненном опыте, но еще больше на усталости от этого самого опыта.
- Когда старый граф объявил мне о своем решении, - тихо сказала она, - первое, о чем я подумала, было наложить на себя руки. Я убежала в свою комнату, упала на кровать и проплакала всю ночь. Если вы помните, сеньор, утром следующего дня мне было приказано покинуть Брие. Но утро всегда оказывается мудрее вечера, и когда в окно ударили первые лучи солнца, желание жить дальше превзошло во мне желание умереть. К тому же, подумала я, во мне шевелится плод моей беззаветной любви, и, убивая себя, я бы убила это ни в чем не повинное создание. И я решила во что бы то ни стало сохранить жизнь этому ребенку. Да, сеньор, я ушла, даже не попрощавшись - ни с вами, ни с вашим братом, ни с вашим отцом, который так долго был добр ко мне, но, в конце концов, обошелся столь жестоко. Мне казалось, что прощание в такой момент жизни могло бы просто разорвать мое сердце. И я ушла на рассвете, собрав свой нехитрый скарб в один небольшой узел...
- Но я ведь ничего не знал! - воскликнул де Брие. - У меня с отцом накануне был серьезный разговор, мы даже повздорили. Но я не думал, что он примет решение так быстро! О том, что отец приказал тебе уйти, я узнал от него только ближе к полудню. Тебя тогда уже не было в нашем доме...
- Теперь это не имеет никакого значения, - сказала Ребекка. Она собралась с мыслями и продолжила свой рассказ. - Я шла по дороге на Трюво и плакала, потому что совершенно не знала, куда мне идти. Вскоре мне повстречались крестьяне с телегой, муж и жена, они везли большую копну сена. Я попросила их о помощи, и несколько лье мне удалось дать отдых ногам. Пока ехали, я разговорилась с женщиной и рассказала свою историю. Она посоветовала идти в Париж - там больше возможности отыскать жильё и работу. Но я ведь никогда не работала. Когда был жив мой отец, он содержал меня, а когда его убили разбойники, меня под свою опеку взял Гийом де Брие, ваш отец, сеньор. Мне тогда было двенадцать лет.
- Да, я помню: мой отец дружил с твоим, поэтому и взял тебя на содержание, - сказал де Брие.
- Это была не дружба, сеньор. У них просто были какие-то общие дела...
- Да, вероятно. Мне тогда было всего четырнадцать, и я плохо разбирался в делах отца. Но мы с тобой действительно стали как братья и сестра, ты помнишь? Между нами не было разницы...
- Я все помню, сеньор...
- А что же было дальше? - с трепетом спросила Эстель.
- Дальше? Несколько дней я брела по дороге, спрашивая у местных крестьян направление до Парижа. Ночевала, где придется - два или три раза в поле, еще столько же на каких-то постоялых дворах. У меня были мелкие деньги, иногда удавалось что-то положить в рот. Но вот на шестой или седьмой день моего скитания я почувствовала такую смертельную усталость, что уже просто валилась с ног. И я испугалась, что рухну прямо посреди поля и умру в придорожной канаве. Наверное, так бы и случилось, если бы мои молитвы не услышал Господь. Он послал мне спасение в виде еще одной телеги, на которой меня, полностью обессилевшую, довезли до постоялого двора в Клюи, неподалеку от Парижа. Там надо мной сжалилась какая-то местная женщина и приютила у себя в доме. Она покормила меня, дала чистую одежду. А когда я рассказала, что беременна, моя спасительница без колебаний предложила оставаться у нее, пока не родится ребенок. Я согласилась, и прожила в этом доме целых пять месяцев...
Ребекка замолчала. Было видно, что воспоминания даются ей с трудом.
- Эстель, милая, принеси мне воды, - попросила она.
- Да, сеньора! - Девушка вскочила со скамьи. - Только вы пока ничего не рассказывайте! Я не хочу пропустить ни единого слова!
Она метнулась в капеллу, схватила в трапезной большую глиняную кружку и вернулась во дворик. Там, зачерпнув прямо из ручья чистой, как слезы ребенка, воды, подала кружку Ребекке.
Венсан де Брие тем временем хмуро молчал, глядя в сторону.
- Когда родился ребенок... - продолжила женщина.
- Это была девочка? - вырвалось у Эстель.
- Да, девочка. Она родилась крепенькой и здоровой, с огромными черными глазищами. Когда мне подали ее для кормления, я заметила в этих глазах грусть...
- Это невозможно, - тихо сказал де Брие.
- Это было именно так, - ответила Ребекка.
- А потом? Что было потом? - торопила Эстель.
- А потом случилось то, что случилось. Моя любезная хозяйка, чьим добрым расположением я пользовалась так долго, предложила мне сделку. У нее с мужем своих детей не было, вот они и придумали дать мне немного денег на первое время, чтобы я могла где-то устроиться самостоятельно, а мою девочку оставить у них.
- И ты согласилась!? - воскликнул де Брие.
- А что мне оставалось делать? Мне ведь нужно было где-то найти работу, как-то устроиться. Как бы я это сделала с грудным ребенком на руках? Я согласилась, но только при условии, что иногда буду приходить и видеться с дочерью. Но... все сложилось не так, как я хотела... Поначалу я работала прачкой в одном доме. И все бы ничего, если бы ко мне не стали приставать мужчины... А потом... А потом уже совсем другая история...
- Сеньора... - тихо позвала Эстель. - И вы больше никогда не видели свою дочь?
- Никогда, - с невыразимой печалью в голосе ответила Ребекка. - И никогда не могла себе этого простить. Потом, уже находясь в монастыре, долгие годы я вымаливала у Бога прощения для себя, но видно Он так и не услышал меня. Или не захотел простить...
- Сеньора, это действительно было в Клюи? - уточнила Эстель.
- Да, там.
- В доме напротив молочной лавки?
- Да, но... откуда...
Ребекка встрепенулась и застыла на полуслове, пристально вглядываясь в лицо девушки.
- И женщину, приютившую вас тогда, звали Аделайн, а ее мужа Клод Оди?
Венсан де Брие, до этого смотревший в ручей, повернул голову и уставился на Эстель.
- Они назвали меня Эстель, - дрожащим голосом сказала девушка.
- Нет... это имя... придумала для тебя я...
Ребекка вскочила и тут же упала на колени перед дочерью.
- Прости, прости меня! - просила она, протягивая руки. - Если сможешь... Господи, ты все же внял моим молитвам!
Эстель подхватила Ребекку подмышки и, подняв с колен, снова усадила на скамью.
- Сеньор, представляете, какое чудо! - Девушка повернулась к рыцарю, застывшему как изваяние и угрюмо наблюдавшему за трогательной сценой. - Как такое может быть?!
Ребекка тоже повернулась к де Брие.
- Сеньор! Как я вам благодарна за то, что вы вытащили меня из монастыря! - воскликнула она. - Это не чудо, это промысел божий! А где сейчас Северин? Я... хочу его видеть...
- Это случится раньше, чем ты думаешь, - сдержанно сказал граф. - Завтра мы отправляемся в Париж, а Северин очень скоро тоже приедет туда. Я послал за ним человека. Думаю, он уже собирается в путь.
- Северин? - переспросила Эстель. - Это ваш брат, сеньор? Тот самый, которого мы не застали в Ренн-ле-Шато?
- Да, Эстель.
- Это твой отец, девочка, - сказала Ребекка.
Венсан де Брие сжал зубы и промолчал.
***
На открытой палубе когга "Знамение" было ветрено и пусто. Небольшой быстроходный корабль, героически преодолевая волны Бискайского залива, упорно продвигался на север. К вечеру первого дня пути на траверзе правого борта когга был Сен-Назер, вдали маячили мыс Киберон и остров Бель-Иль.