– Козу бы оставила, чем не подмога?
– Да это разве моя? – вздохнула ведьма. – Была б у меня в хозяйстве коза, она бы не гнила на чужой крыше. Это местные приносят жертвы в моей роще, духов задабривают перед праздниками. Оттуда и взяла, уже мёртвой.
– Вся деревня страдает из-за одного дуралея, мать, – тихо напомнил колдун. – Они у тебя ничего не крали.
– А чем они лучше? – Старуха нахмурила косматые брови и с гневом прохрипела: – Чуть прихватит, так штаны подтянуть не успеют, уже у двери околачиваются, о леченье молят. А как одинокой женщине помочь и вора к ответу призвать – никого не сыщешь, у всех глаза не смотрят, уши не слышат, рты требухой позабивало. Тьфу! Сколько тут живу, вечно воют: баба Хегги, подсоби! Рожениц выхаживаю, скотину лечу, боль заговариваю. По болоту этому гнилому бегаю оленихой, лишь бы духи им не досаждали. Одного дурня наказала за дело – всё, плохая стала, злая да жестокая, как земля только носит!
– Неужто в голову не пришло поросят просто вернуть?
– Пустовата она у него, добрые мысли там теряются. Как козу эту несчастную увидел, стал ниже травы, лишь бы мне на глаза не попасться. Испугался, что я с ним чего сделаю, стоит заметить, теперича сидит с вонючей крышей и ворованными поросями, со двора лишний раз шагу не ступает.
– Чего ему сделается, если запрет нарушит?
– Да ничего, – отмахнулась ведьма. – Что я, зверь, смерти ему желать? С башкой он сызмальства ладить не умеет. Когда проклинала, думала приложить чем по красной роже посильнее, не боле. Так что жив останется, а ежели ему кулаком в глаз кто заедет, – красоты там убавлять некуда. Чего хохочешь?
– Люди говорят, ведьмы с колдунами не в ладу, враждуют. А я бы тебе по весне новую козу уложить на крыше помог бы.
– Странные байки, – улыбнулась старуха. – Что же нам с тобой делить, мерг, по их мнению?
– Работу мы друг у друга отнимаем, мать. – В прозрачных серых глазах искрились лучики смеха. – Не знала?
– Поглядела бы я, как ты зелье желудочное наваришь, колдун. – Старуха смотрела с весельем и хитрой лаской. – Мертвецы тебе такого насоветуют, что и на землю после страшно будет вылить, всё помрёт в округе.
– Получше выйдет, чем если ты обереги, обмотанные птичьими потрохами для надёжности, пойдёшь людям втюхивать. – Ульд в долгу не остался.
Они рассмеялись, стукнули кружками, выпили мёду.
– Веселье весельем, – вздохнула после ведьма, – а работу тебе выполнять надо. Я всё как есть рассказала. Что делать думаешь?
– Есть у меня мысль… – Ухмылка Ульда не сулила лёгкого избавления от проклятия хозяину дома с козой на крыше.
Старуха рассеяно перебирала пять золотых монет, которые отдал ей колдун, пока рассказывал, что решил.
– Много, – хмуро сообщила она. – Тебе нужнее в дороге, мерг.
– Он мне ещё столько же заплатит, – заверил Ульд. – Об этом не волнуйся.
– Неужто сразу понял? – Она пытливо всматривалась ему в лицо. – Раз такие деньги за такую мелочь спросил.
– Если этот остолоп ещё ходит по земле и с людьми говорит по-человечьи после того, как обидел ведьму, то она его не прокляла, а просто поиздевалась, – насмешливо отозвался Ульд. – И мне ли вас не знать, чтобы понимать, что получил он за дело.
Он допил мёд, купил у старухи пару бурдюков в дорогу, а после отправился обратно в деревню. На пороге хозяйка окликнула:
– Как закончишь, буду ждать тебя у болота. Показать кой-чего надо. Иди от деревни на север, там свидимся. И мёд твой туда принесу.
Ульд кивнул, забрал Игви и поспешил закончить работу.
Возвращения колдуна ждать собрались всем поселением. Видано ли дело, мерг пошёл говорить с ведьмой. Местные готовы были увидеть драку, искры пламени у далёкой хижины, услышать брань и ссору. Стояли у дома, пропахшего тухлятиной, за спиной краснолицего хозяина, вытягивались вперёд, жадно скользили по ладной фигуре Ульда глазами. Присутствие остальных жителей колдуну оказалось только на руку. Он шепнул Игви замереть, подошёл, заговорил гулко, серьёзно, мрачно:
– Проклятье твое сильнее, чем мне показалось, хозяин. Но есть способ его снять. Если с третьего месяца осени до конца зимы станешь каждую третью ночь приносить к алтарю, откуда забрали козу, кусок доброго мяса для духов, сможешь по весне переложить на крыше солому. Делать это ты должен вместе с остальными мужчинами деревни, иначе жить вам с ещё одной дохлой козой всё грядущее лето.
Люди в толпе зароптали. Весна – время посевное, забот у каждого в своём хозяйстве немерено, чтобы ещё крыши чужие перекладывать. Кто-то из деревенских назвал краснолицего вором, но на него не шикнули, зашумели и поддержали.