Внезапно начала болеть голова. Я потер виски и предупредил:
— Ты не понимаешь, о чем говоришь сейчас.
— Ной, ты великолепен! — Он уже не скрывал издевки. — Ты действительно считаешь меня полным идиотом?
— Не передергивай, — устало попросил я.
Эд шагнул к кровати, легко задев меня плечом.
— Я любил его, Эд!
— Наверное, — согласился он равнодушно. Лучше бы он продолжал злиться, потому что на свете нет ничего страшнее равнодушия. — Наверное, любил, только какая теперь-то разница? То, что произошло, уже не изменить. Ни временем, ни своими желаниями.
Я посмотрел в окно. Там, на деревенской площади горел большой костер. Звонили колокола, умирая снова и снова…
Жизнь не изменить, это точно.
— И мы — не братья, — добавил Эд. Я был готов принять этот удар, хотя, конечно, и не хотел его. Но я выдержал еще одну потерю в своей долгой, бесконечной жизни. Я привык к потерям…
— Но мы можем хотя бы не быть врагами, — сказал я, ни на что не надеясь и ничего не ожидая. В сущности, мне ведь должно было быть все равно, кем я останусь в памяти этого парня… Но почему-то вот не было… Сейчас, как и пять лет назад, равнодушие все еще оставалось недоступной для меня тайной…
— Мы не враги, — заверил Эд. — Я просто зол.
Какое-то время в комнате стояла тишина. Потом Эд задал вопрос. Я знал, что он обязательно спросит об этом.
— Тот… человек… Артур Чернышев… Он — отец твоего друга?
— Да.
— Ты ведь не убил его? Нет, ты бы не смог… Я помню, как мать Антона бросала в тебя камни на Совете… Ты даже не уворачивался…
Мне стало холодно.
— Она помешалась от горя. По-твоему, я должен был ответить ей?
— Нет, — он энергично мотнул головой, — но я ведь говорю не об этом, Ной…
— Знаю.
— Понимаешь, мне исполнилось шестнадцать…
— Понимаю.
— Я бы хотел… Я не трону твоего друга. Только…
Я, даже не видя, знал, как заблестели от жажды крови его глаза, желтые глаза сына Тома. Я не мог позволить ему жить местью. Кроме всего прочего, у Эда уже просто не было на это времени.
— Нет, — отрезал я.
— Ты не можешь мне запретить.
— Да? — насмешливо спросил я. — Тогда почему ты спрашиваешь у меня разрешения? А? Иди и убивай, я-то здесь при чем?
Эд развернулся ко мне, схватил за плечо, прошипел в лицо:
— Не дразни меня, сын Первого Волка!
Сил объяснять бывшему брату свою родословную у меня уже не было. Я осторожно высвободился из его хватки и сказал:
— Артур Чернышев ослеп.
— Ослеп?
Эд понял не сразу.
— Ослеп? Ты? Это ты?! Ян говорил что-то такое, но я не поверил…
— Я.
— Ты отомстил, Ной. Не думал, что ты способен на подобное.
В его голосе не было ни благодарности, ни досады. Только сухая констатация факта.
— Да, я отомстил, — согласился я тихо. Внутри себя я ощущал пустоту и какую-то тяжесть, но Эд, конечно, не видел и не понимал этого.
— Скажи еще, Ной…
— Что?
— Ты действительно считаешь, что люди все разные?
Флакончик духов в комнате Киса… Женщина с булкой хлеба… Бэмби… Сторож на кладбище… Парень, продающий наркотики… Кроха, эти наркотики потребляющий… Костер, на котором умер Том Вулф… Марат, наливающий суп мне в тарелку… Тысячи лиц, которых я не знаю, не помню, не хочу помнить…
— Я так считаю.
— Почему? Я имею в виду, почему ты изменил свое мнение?
Тысячи лиц… Я должен объяснить это Эду…
— Я жил с ними, среди них, по их законам. Там, в городе, я понял одну простую вещь… Люди — как волки. Есть нечто, в чем мы очень похожи…
— В чем?
— Нам одинаково свойственно совершать ошибки.
Он хмыкнул.
— Наверное, ты прав.
— Я прав.
— Эд простил меня. Но братьями мы больше не были.
Я проснулся оттого, что мне страшно хотелось пить. Немного полежал без движения, но жажда не проходила. Тогда я тихонько, чтобы не разбудить Эда, встал и вышел в коридор.
Приоткрытая дверь на кухню пропускала слабый лучик света. Катя всегда любила неровный свет свечей, и Нора, совершенно неосознанно, переняла эту привычку. Они говорили тихо, не потому, что боялись кого-то разбудить… просто шепот сглаживал окутавшую их обеих боль.
— Как жаль, что Том тебя не увидел…
Я невольно прислушался.
— Нет, увидел.
— Что?
— Увидел. Отец нашел меня в городе. Уж не знаю, как, но нашел. Мы провели вместе один день. Говорили, говорили, говорили обо всем… Я знаю его, быть может, даже лучше, чем Ной. Потом его арестовали. Не надо, не плачь, мама… Ему не было больно, он умер раньше, чем загорелся хворост.