На секунду мне показалось, что я вновь чувствую запах гари и раскаленный обжигающий воздух, и цепкие коготки бельчонка, впившиеся мне в кожу на груди. Бельчонок выжил, Антон — нет.
— Ты не был виновен в его смерти, — раздался где-то за спиной голос Германа. — Ты не виноват. Когда горит лес, случается всякое.
— Я знаю. Но только почему ты молчал, когда твоя жена обвиняла меня в том, что я остался жив?
Тишина.
Я не должен был этого говорить. Теперь поздно.
— Она умерла, Ной, — в голосе Германа не было ни обиды, ни боли. — Давно, почти сразу после твоего ухода. Прости ее. Она была больна.
Умерла! Я не знал. Артем не сказал.
— Антон был моим лучшим другом. Самое страшное заключалось в том, что я сам считал себя виновным в его смерти. И я хотел, очень хотел отомстить.
— Отомстить? Но кому?
— Тем, кто поджег лес Я отомстил…
— Как?
— Как? — Я усмехнулся. — Странный вопрос. Я убил человека.
Шепот, похожий на легкий ветерок, — удивление. Что ж, удивляйтесь, волки. Вы убиваете, но хотите остаться чистыми. Так не бывает. Нельзя порвать чужое горло и не испачкаться кровью. Я хотя бы это признаю.
— Мне было пятнадцать лет, и я переступил через запрет Первого Белого Волка, попробовав человечьей крови раньше, чем получил Силу. Я не имел права убивать, но я ни о чем не жалею. И если бы мне пришлось пережить все снова, я бы поступил точно так же. Око за око, — я помолчал, потом продолжил. — Отец, конечно же, обо всем узнал. Мы поругались, и он меня выгнал. Вот тогда я и ушел в город.
— Ты отрекся от племени…
Я усмехнулся.
— Что это за бред! Кому из вас пришла в голову подобная чушь?! Я не отрекался от племени. Я просто нарушил закон. И отец… — я махнул рукой в сторону мечущегося пламени. — Ведь его куда более масштабные решения зачастую даже на Совете не обсуждались… Что уж говорить о семейных проблемах!.. Я-то лучше других знал, что ни один из вас не выступит в мою защиту…
— Ты…
— Вальтер, пожалуйста! Мне ведь было только пятнадцать. Переходный возраст, непомерная гордость и так далее. Вспомни себя в этом возрасте! Тогда, я просто не мог вернуться и, поджав хвост, просить прощения за поступок, который считал правильным. А потом… потом я хотел, честно! Я ждал своего дня рождения, чтобы вернуться в поселок уже волком, но убили отца, и я остался в городе…
— Почему же ты пришел сейчас?
Почему? Дурацкий вопрос! Неужели они до сих пор ничего не поняли?
— Ной?
— У меня беда. Я прошу племя о помощи.
— Какая беда?
— Мой друг умирает.
— Твой друг? Ты ведь говоришь не о человеке?
— Я говорю о человеке.
Снова тишина. Как они любят драматические паузы! На нервы действует безотказно. Только вот у меня давно уже нет этих самых нервов. Если все время то убиваешь, то умираешь, нервы становятся излишней роскошью.
— Смелое решение, Ной Вулф, — а это уже голос Петера. Когда-то он любил маму. Совершенно искренне, без надежды на взаимность. Отец знал, но не ревновал. Я однажды спросил его об этом, и он сказал: «Значит, я сделал правильный выбор, если моя жена нравится моему другу». Я не понял, а отец не стал объяснять. Интересно, сейчас, после его смерти, о чем думает Петер? И мама? Три года — это очень много… Или очень мало…
— Смелое решение, Ной Вулф. Ты просишь за человека. Ты, отца которого люди сожгли на костре! Я бы сказал — очень оригинальное решение!
Я судорожно сжал кулаки, пытаясь избавиться от видения пепла на асфальте и сизого голубя над затухающим костром. Я не хотел говорить этого, они вынудили меня сами.
— Я видел, как умирал мой отец. В отличие от тебя, Петер, я был на той площади.
— Прекрати, Ной! — это Донна. Долго же она молчала! Я вдруг вспомнил, как увидел ее в первый раз. Отец привез ее откуда-то из Северной Америки лет семь назад. Когда они появились в поселке, на Донне было длинное белое платье с разорванным подолом, а у Тома оказалась перемотана рука выше кисти. «Убегать пришлось», — коротко пояснил тогда он. Мы ни о чем не спрашивали. Когда он хотел, он рассказывал сам, в противном случае задавать вопросы было делом пустым и бесполезным. У Донны не было с собой никаких вещей, и мама предложила ей выбрать что-нибудь из своей одежды, но Донна почему-то отказалась. На свой первый Совет она пришла все в том же рваном платье. На первый и на все последующие. Думаю, оно напоминало ей о чем-то таком, что тяжело помнить и страшно забыть.