Нежная, невесомая, точно поцелуй ветра, чья-то рука провела по волосам, и Эмпирика открыла глаза.
— Здравствуй, дочка.
Удивительно, но страшно ей не было. Сердце билось ровно, разнося глубокое спокойствие по отдохнувшему телу, сладковатый аромат мерно наполнял лёгкие, вливая в них уверенность в том, что отныне всё будет хорошо. Что всё идёт своим чередом — правильно.
Словно только и ждала она этой встречи. Ждала всю жизнь.
— Здравствуй… мама.
Она узнала её сразу, хотя образ Ив давно выветрился из памяти, оставив лишь тень скорби. И её-то — этой досадной тени — в нынешнем видении не было и следа. Только сумрачная загадочность и величественная отстранённость, свойственная всем игнавианам.
Чёрное платье с красными узорами — такое же, как у Эмпирики, а волосы и глаза чёрные, темнее, гораздо темнее, чем у неё. Совершенно непроглядные глаза — но не страшные совсем. Глубокие, таинственные и… добрые?
Неожиданно. Всё-таки смерть её изменила.
Призрак молчал, не сводя туманного взгляда с принцессы, и та первой нарушила тишину.
Не лучшим — но единственным вопросом, не дававшим покоя все эти годы:
— Почему… почему ты хотела меня убить?
«Неужто осознала, какое чудовище произвела на свет?»
Горькая досада кольнула сердце, омрачая призрачный покой ужасным воспоминанием.
— И почему бросила меня?!
Ив вздохнула с едва заметной улыбкой:
— Ты ещё не поняла? Наверняка же видела те игнавианские безделушки, что по временам привозили странные моряки? Очаровательные вещицы — но недолговечные. «На день», «на год». Или — «пока не выйдет срок». Ты должна знать кое-что об Игнавии — если ещё не догадалась. Впрочем, я понимаю, думать об этом страшно, верить таким догадкам — немыслимо. Но ты всегда была умницей, поэтому наверняка замечала в игнавианах — и в себе самой — нечто… особенное. Чуждое этому миру.
У Эмпирики похолодело внутри — и только сладковатые чары Игл-Атта уберегли её от тревог. Ворвались в грудь тёплым ароматом, бережно овеяли сердце лёгким бризом, разгоняя чёрные тени.
— Я была призраком, как и всё, что родилось на Игнавии. Как и сама Игнавия. Знаешь, ведь она — лишь грёза Ир-Птака, грёза столь отчаянно желавшая воплотиться в реальность, что ей это удалось. Даже в ту пору, когда силы последнего непокорного аша были на исходе.
После падения Аш-Тарагата отступать было некуда — там, где прежде был их дом, ашей ждала верная гибель. И только Ир-Птак, объятый всесокрушающей жаждой отмщения, уцелел на Тёмной стороне, скованной льдами смерти.
Он верил, что сознание способно творить всё, что душе угодно, поэтому из остатков древней магии создал этот остров — видимый, осязаемый и в то же время отделённый от мира…
Чары безмятежности позволяли Эмпирике оставаться спокойной — а значит, мыслить ясно. Поэтому слова призрака её насторожили:
— Если это так, отчего же он просто не наколдовал себе победу?
Не сразил врагов силой мысли? Не воскресил павших соратников? Непорядок!
Ив покачала головой, и чёрная волна призрачных волос мягким туманом растеклась по плечам:
— Это не так-то просто. Впрочем, сейчас не время объяснять магические принципы Аш-Мара — родины ашей — и прочие тайны мироустройства, да и не для того я здесь. Скажу только, что всеобщая реальность по обыкновению складывается из отдельных образов, рождённых множеством сознаний. И в ту пору у мирового холста стоял один художник с бессчётной армией беспрекословных единомышленников — Радош. С тех древних времён картина мира, считающаяся единственной реальностью, остаётся неизменной, ибо, хотя имя Радоша давно замолкло на устах мудрецов, образ реальности, нарисованный им, продолжает прилежно воспроизводиться Эгидиумами и их последователями — почти всеми мало-мальски образованными жителями планеты.
Только воля чудовищной силы может изменить мир в одиночку, навязать ему собственный образ реальности, обратить время вспять — да всё что угодно! Ир-Птак ею не обладает — пока ещё нет.
Итак, мы все — игнавиане — были мыслеформами Ир-Птака, сумрачными духами с блуждающим взглядом и недоумением по поводу собственного предназначения. Без поддержки образов мыслеформ в уме создателя они постепенно истаивают, уходят в туман бессвязных грёз, из которого были сотканы.