Эта густая серость, эта невыносимая чуждость давила на грудь, сжимала в тисках всё тело, вливалась в лёгкие вязким потоком.
Дышать почти не под силу — и всё же…
— Эмпирика!
Звон бьющегося стекла полоснул лезвием по ушам.
Она вздрогнула и скорчилась.
Эмпирика. Точно. Её так зовут.
— Я уже думал… Наконец-то ты проснулась!
Хранитель, верный Хранитель. Неусыпный, бессменный, вечно следующий за ней несчастный Хранитель.
— Вот, выпей, — он поднёс кружку к её губам, и тошнотворная жидкость с резким металлическим привкусом, расплёскиваясь, хлынула в рот.
Она пила жадно, стараясь не дышать, чтобы не чувствовать омерзительный затхлый запах, с трудом сдерживая судорожные порывы, инстинктивно выталкивающие эту гадость обратно.
— Что это? — спросила Эмпирика, утолив жажду.
Она села на кровати, и головокружительное мельтешение серости потихоньку начало складываться в приемлемые для восприятия образы мира.
— Вода, — недоуменно ответил Хранитель.
— Из-под крана?
— Нет, кипячёная.
Она отчего-то вдруг зашлась беззвучным смехом:
— Изумительная экология.
Почему она раньше этого не замечала?
Мелькающие воспоминания наполняли окружающий мир некогда знакомыми смыслами, утратившими значение. Мария Станиславовна… Однокомнатная квартира на пятом этаже… Кафедра…
— Ох ты ж… — она подскочила, едва не свалившись с кровати. — Конференция! Больница! Они меня убьют!
— Тише, тише, — успокоил Хранитель, удерживая её на месте. — Всё хорошо.
На кафедре знают, что Мария Станиславовна заболела.
«Точнее, перестала существовать», — с невесёлой усмешкой подумала Эмпирика.
Они желают скорейшего выздоровления.
«Очень мило».
— А конференция?.. — собравшись с духом, мрачно осведомилась она.
Как ей вообще удалось выбраться оттуда, когда разум застила иная реальность? Что из невероятной нелепицы, творившейся в её голове, она произнесла вслух? Как несколько десятков психиатров после этого отпустили её домой? Она хотя бы не каталась по сцене с безумными воплями, кидаясь ботинками в окружающих?
— Всё прошло хорошо.
Ответ Хранителя заставил её снова рассмеяться.
«Наверное, потому, что мой — точнее, её — доклад и без того звучал, как лютый бред».
— Ты выглядела более рассеянной, чем обычно, — это можно было списать на волнение, — и рассказывала про что-то квантовое. Не думаю, что кто-то понял, о чём шла речь…
Хранитель осёкся, взглянув ей в лицо, и спешно добавил:
— Но доклад интересный, всем понравилось. А потом мы… просто ушли. И… ты почти всё время спала.
— Так, — Эмпирика вздохнула, спрятав лицо в ладонях. — И какое сегодня число?
— Двадцать второе.
Двадцать второе?! Неделю она металась в болезненном полусне, неделю пропадала в другом мире, — и за эту неделю прожила целую жизнь.
Мысли метались между сном и явью: стремительные, но необычайно ясные. Прежняя личность ординатора, прежняя жизнь в сером мире казались чужой и далёкой фантазией. Король Ингрид, янтарный Агранис, горящие знаки в чёрных башнях… Страшно было верить в правдивость этих безумных воспоминаний, а не верить — невозможно.
Одно она знала точно: нужно как можно скорее вернуться в Аш-Таше, туда, где память об Эгредеуме блёкла, стирая фрагменты последних событий, туда, где всё началось и всё должно закончиться.
— Нам нужно на Игнавию, — решительно сказала Эмпирика.
— Так ты всё вспомнила?
— Целую неделю этим занималась.
Но нет, она помнила не всё: она понятия не имела, как они попали на Землю и почему не могли выбраться. Обитель Гедрёзы — как одолеть её чары, как сбросить оковы чуждого мира?
— Лагнария, — процедил Хранитель, — это она тебя прокляла. Заколдовала так, чтобы ты утратила память и никогда не вернулась.
— Ты тогда входил в зал. Что ты слышал?
— Вы стояли у чёрного провала с фиолетовым вихрем, и до меня донеслись её слова, полные злобы… Что ты не сможешь вернуться и тебя ждёт забвение и вечное проклятие. Что демоны будут приходить через Солнце, корчащееся в муках…
— Через Солнце… Во время вспышек… Кстати, который час?
— Скоро шесть.
Эмпирика поглядела в окно: из-за высотных домов выглядывали светлые облака в предзакатной позолоте. Значит, шесть вечера.
— Нужно спешить.
Хранитель теперь был сбит с толку окончательно. И её путаное объяснение совсем не помогло — скорее наоборот.