Протяжное кряхтение ветхой двери. Еловый аромат накрывает с головой. Янтарный свет бьёт в глаза — она щурится, прикрывает лицо рукой, невольно отшатывается назад.
— Заходи-заходи, — приветливый глуховатый голос, — я давно тебя жду.
Волны тепла мягко накатывают со всех сторон, разливаются по телу, наполняя каждую частицу её существа внутренним огнём, согревая продрогшую душу.
Дрова негромко потрескивают в невидимой печи.
Она не сразу открывает глаза.
Комната небольшая, залита медовым светом — но стены её размыты, зыбки, точно сотканы из тумана; кажется, отвернёшься — и растают совсем. На окне — тяжёлая золотая гардина; не видать ни свечей, ни ламп, и янтарное сияние разливается повсюду, словно само пространство из него соткано.
— Как хорошо, что ты здесь.
Только теперь различила Эмпирика у окна кровать, а на ней — лежащую фигуру в светлой одежде. Пряди седых волос укрывают плечи, правильное лицо в глубоких морщинах лучится умиротворением, глаза закрыты. Сложенные ладони тихо покоятся на бездвижной груди.
— Не бойся, подойди поближе, — всё тот же глуховатый голос касается её слуха, хотя лежащий у окна не открывает рта.
Она оглядывается в недоумении, и, не найдя в комнате больше никого, делает неуверенный шаг.
Мягкий блеск. Из-под ладоней выглядывает золотое украшение: концентрические круги с исходящими из центра загнутыми лучами.
«Знак Радоша?» — мелькает внезапная догадка.
— Он самый, — мягко отзывается голос.
— Вы и есть Радош?! — вместо удивлённого вскрика — безмолвная мысль.
Она не слышит своего голоса, не чувствует языка и губ. Не чувствует тела!
— Многие знали меня под этим именем. Нереи называли меня иначе: Суапнил Нерьянирай. Пророк, который никогда не проснётся. Сновидец, грезящий образами мира. Много было имён, много времён…
Эмпирика обомлела от удивления. Суапнил и Радош — одно лицо?
— Так кто же вы на самом деле?
Тяжёлый вздох, полный сожаления.
— Всего лишь слепец, в безумной гордыне возомнивший себя Создателем Эгредеума.
«Значит, Ир-Птак был прав?»
Пространство вздрогнуло. Глаза на застывшем лице распахнулись, и два пронзительно сверкающих кристалла уставились на Эмпирику.
— Не верь ему. Никогда. Он искусно обрамляет ложь драгоценной оправой сокровенной истины, и даже величайшим мудрецам не под силу отличить одно от другого. Многое из сказанного им верно, но малейшая деталь искажает суть до неузнаваемости, переворачивает всё с ног на голову. Ир-Птак обладает величайшим знанием, до конца постичь которое ему не под силу. Он упускает главное — но с одержимостью фанатика настаивает на своей правоте.
Огромные миндалевидные бриллианты с множеством идеальных граней. Прозрачные, сияющие, причудливо отражающие изломанный янтарный свет. Они смотрели ей прямо в душу, пронзали насквозь, измельчали всё её существо на крохотные фрагменты — и каждый был уникален, но тождественен ей. Словно каждая грань отражала отдельный временной срез её жизни. Или всех жизней. То, что было и что могло быть.
— Это место не подвластно времени, и всё же тебе следует спешить.
Она и забыла, как попала сюда. Разве ещё не всё кончено?
— О нет, это только начало. Тебе предстоит встретиться с Ир-Птаком. Что бы он ни говорил, что бы ты о нём не думала, помни одно: Силы, соткавшие твою душу, гораздо могущественнее чем то, что в ней поселилось. И Ир-Птак это знает. Поэтому любой ценой постарается перехитрить тебя. Не поддавайся. Знай, что эти Силы всегда с тобой.
«Так значит, мы не одно и то же?»
— Но как мне одолеть его?.. И как выбраться без ключа?!
— Меч, ключ, башни, вспышки, формулы — всё это только символы.
Шварцшильд очертил границы, которые Чиатума не смеет переступить — но она нашла иной выход… Немыслимо! Впрочем, чего ещё ждать от той, кто не приемлет гармоничной стройности мироздания, для кого хаос — родная стихия, тьма — любимое одеяние, а безумие — единственная неукоснительно соблюдаемая закономерность?
Но теперь я, наконец, встретил тебя, и сердце моё спокойно. Ибо я вижу, что в тебе сокрыто. И больше не боюсь.
Я вижу боль и скорбь бессчётных жизней, затерянных во мраке отчаяния, вижу ненависть и чёрную, непроглядную досаду, вижу гнев, способный растерзать Вселенную в клочья, но я вижу и любовь — отблеск чужого света, ненароком затянутый в беспросветную бездну, но не растворившийся в ней.