В чертог безвременья уйду.
Агранис, Агранис, венец лазурный на челе,
Извини, извини, но память сгинула во мгле.
Лишь только шорохи во снах,
И в книгах чудится намёк:
В янтарный город певчих птах
Я возвращусь, как выйдет срок,
Как скрипнет время колесом,
Нарушив вечности покой,
Я всем проклятиям назло
Взойду на холм священный твой!»
Хранитель стоял на палубе, держась за леера, и смотрел на океан — безмятежный, беспечальный, изумрудный в оранжевых отблесках.
Удивительное спокойствие мирных волн было чрезвычайно неуместным. И притворным, ведь за спиной, куда не у многих хватало духу оглядываться, чёрные в красных всполохах облака продолжали наползать на небо, медленно поднимаясь от горизонта, и океан был тёмно-кровавым.
— Вам придётся сказать ей рано или поздно, — приглушённо молвил стоящий рядом феоссар с забинтованной головой.
— Я знаю, Белтейн, — глухо ответил Хранитель.
— Что сказать? — беззвучно прошептала Эмпирика, выглядывая из люка, но её никто не заметил.
— А этот рат-уббианец… Не нравится он мне, — проворчал Белтейн. — Хоть бы паникёрку с шеи снял, всё спокойнее будет. А ну как дунет сдуру…
— Паникёрку?
— Ну да, траговую свистушку-ракушку. Чем селяне в беде Стражей Мостов вызывают. Вернее, их трагов — они слышат, а мы нет. Сейчас, когда вместо трагов одни трагодонты, кто знает, что на зов прилетит…
Принцесса едва волочила ноги по трапу, поднимаясь с нижней палубы, когда услышала тихие голоса.
Голова кружилась ужасно, и мутная пелена застилала взор.
Хранитель уложил её в каюте на подвесную койку, посоветовав отдохнуть, но это было невозможно. Там качало ещё хуже.
Во рту стоял солоноватый металлический привкус, а платье было влажным от чужой крови, размоченной морскими брызгами.
Изо всех сил вцепившись в перила, чтобы не упасть, она бессильно закрыла глаза, чувствуя, как волна тошноты подкатывает к горлу.
«Что сказать?» — тревожно стучали мелкие молоточки в висках.
Сердце глухо ухнуло, пронзённое колющей болью.
О, она знала, что. Она знала ещё до того, как растерзанный отряд феоссаров вернулся во дворец. Знала, когда армия Аграниса покидала город. Знала, когда с ненавистью глядела вслед оттолкнувшей её Эвментаре.
И сейчас, объятая липким холодным ужасом, отчётливо ощущала, что именно это — роковое предчувствие вкупе с затаённым гневом и злорадным торжеством чьей-то чуждой воли, завладевшей её разумом в чёрной башне — было всему виной.
Хранитель смотрел на тихие волны, но мысли его блуждали далеко позади, на чёрном северо-западе, и зловещие тени витали пред скорбным взором.
Мог ли он знать, что не избавится от этого кошмара — ни завтра, ни через сотни тысяч лет, ни в одной из бессчётных жизней на далёкой чужой планете?
Он помнил всё, и, в отличие от Эмпирики, ему не суждено было забыть. Никогда.
Миновав Агранисский лес, королевские войска вышли к просторной долине — той самой, где ещё недавно гремел и пестрел весёлый Фестиваль.
Теперь же всё поблёкло, посерело и тревожно затихло: и тусклый ковёр вытоптанных цветов, и помрачневший лес с бездвижной в странном безветрии листвой, и сизые холмы на горизонте, окутанные туманной дымкой, необычайно сгустившейся и потяжелевшей.
Даже свет солнца за спиной был каким-то призрачным, зыбким — бесцветным, — а на севере небо набрякло странной, непривычной для здешних краёв чернотой. Такое небо бывает лишь за Сумеречными Рубежами, отделяющими ясный живой мир от мёртвых льдов Чиатумы, навеки лишённых света.
Король Ингрид приказал разбить лагерь.
Здесь, на окраине леса, позиция была довольно выгодной: равнинная местность хорошо просматривалась со всех сторон до самых холмов. К низинам у ручья отправился отряд разведчиков, а сзади, в тени деревьев, остались лучники-аюгави под предводительством близнецов и Эмеградара с другими целителями.
Когда закончилось совещание генералов, Ингрид с Хранителем остались в шатре военачальников. Не успели они перевести дух, как на пороге появился один из разведчиков.
— Ваше величество, — поклонился он, — мы задержали подозрительного старика, по виду галахийца, который появился прямо из ручья и требовал встречи с вами.
— Приведи его, — устало вздохнув, велел Ингрид.
Голубокожий житель озёр уставился на короля немигающими водянистыми глазами. С его бедняцких лохмотьев стекала вода, а в руке он держал посох, украшенный аквамарином.
— Говори, старик, — приказал Хранитель.