— Это правда? — наконец выдохнул рат-уббианец. — Вы… обманули меня! Как вы только… — Ир-Седек с трудом подбирал слова, задыхаясь от возмущения.
— Вам лучше вернуться в каюту и отдохнуть, — сухо откликнулся Хранитель.
Когда они с принцессой остались вдвоём, то долго стояли, глядя на воду, и не решались нарушить воцарившееся молчание.
Наконец, Эмпирика тихо спросила:
— Как это случилось?
Над холмами поднимался тяжёлый дым. Угольно-чёрное небо на севере ритмично вспыхивало кровавыми всполохами, вторя чудовищным ударам незримых боевых барабанов. Звуки эти — гулкие, утробные, рокочущие — терзали оглушённое пространство, набрякшее гнетущей тяжестью загустевшего воздуха, которым стало трудно дышать. До тошноты омерзительные вопли и дикий рёв, примешиваясь к ним, рождали немыслимую дисгармонию, разъедающую привычное звучание мира грохочущим ржавым скрежетом.
Крики команд, бряцанье доспехов, топот ног, взмахи крыл редких перепуганных трагов, сбрасывающих наездников, звон мечей, стоны боли и смерти — всё тонуло в демонической какофонии.
Ветер — порывистый, стремительный и в то же время какой-то более плотный, вязкий — разносил над долиной едкий смрад гари с гадостной примесью чего-то сырого, замшелого и гниющего.
Красная пелена застилала взор, медленная мглистая муть ползла от холмов к лесу, размывая видимый мир. Словно кровавые брызги, взвешенные в вязком воздухе. Даже время текло по-другому: то густело, размазывая мгновения, то обрывалось и проваливалось мерцающими пустотами, ломая последовательность событий.
Вот Хранитель выглянул из шатра. Громадные крылатые твари, отделяясь от чёрных туч, стремительно приближались к лагерю.
Миг — и он тонет в красном тумане, щурясь от едкой дымки.
Кровь на лице. Кровь во рту. Мерзостный густой запах. Одуряющие сладковатые миазмы. Дышится через силу.
Голова идёт кругом. Рука сжимает меч из последних сил.
Шатаясь, он поднимает голову — а над ней небо исходит кишащей и извивающейся чернотой.
Полчища демонов.
Миг — и он едва успевает уйти от удара рогатой чёрной фигуры, словно из ниоткуда прыгнувшей на него с мечом.
Сквозь мутную пелену с высоты повсюду падает что-то, и, присмотревшись, он различает изувеченные тела воинов и растерзанных трагов.
Он один. Почему он один?!
Миг — и под ногами сплошное месиво, вязкое болото, в котором кровь мешается с грязью.
Рваные жёлтые стяги.
Втоптанные в бурую слякоть янтарные плащи.
Тела, кругом мёртвые тела.
Ни одного трупа рогатых врагов, ни одного поверженного крылатого чудовища. Только воины Аграниса.
Ингрид! Он был рядом. Только что — или вечность назад?
Хранитель бежит, и рука, держащая меч, действует инстинктивно, неосознанно.
Рогатые твари мелькают перед глазами, тая так же внезапно, как появляются.
Под ногами что-то мягкое. Что-то хлюпает и хрустит — он не слышит, только чувствует подошвами.
Миг — и он склоняется над безжизненным телом. Золотые волосы спутались грязной паклей, лицо залито кровью.
— Эвментара…
Чёрный вихрь налетает со спины, сияющий меч рассекает пространство.
Кружение в кровавом болоте.
Он даже не успел в последний раз её обнять.
— Ингрид! — зовёт Хранитель, не слыша собственного голоса.
Мелькают мгновения, мелькают тела и тени, рвётся время, сокрушается пространство.
Дэйджен! Предвечный Свет, как он может быть ещё жив? Несчастный мальчишка, растерзанный, изуродованный до неузнаваемости. Его не спасти, нет, не спасти…
— На Рат-Уббо мятеж, — хрипит он из последних сил, — Дэста, Дэста, он тоже мёртв… Я вижу… О Радош!
О Радош, ты, верно, давным-давно покинул мир, если позволил свершиться такому. Но твоё имя стало последним, что сорвалось с окровавленных губ верного рат-уббианца. Глупого рат-уббианца.
Хранитель закрывает ему глаза — и бежит, летит прочь, на поиски…
Опушка леса. Здесь должны быть раненые, целители, тыловые отряды — хоть кто-нибудь.
Красный туман стелется меж почерневших деревьев, лишённых листвы.
Изломанные ветви. Поваленные стволы. Почва — твёрдая, обнажённая, окаменевшая и растрескавшаяся.
Всюду стрелы. Стрелы вместо хвороста.
Брошенные шатры, перевёрнутые повозки.
А дальше, меж голых деревьев, — опять тела.
Нет! Неужели…
Он вглядывается в изуродованные лица.
Их луки изломаны, а руки сцепились крепко, отчаянно — не разорвать.
Неразлучные сёстры.
Эттамора. Эмесмера.