Громадные щупальца, взмахи тяжёлых крыл. Вопль демона раздаётся внутри ушей.
Хранитель падает, забивается под повозку. Поворот головы — и глядят на него в упор широко распахнутые голубые глаза. Знакомые глаза, ставшие нестерпимо чужими. Рот раскрыт в беззвучном отчаянном крике. Нежно-жёлтое платье целительницы — такое ясное и неуместное здесь.
Эмеградара, почему, почему она не осталась в замке?
Какое исчадие бездны станет убивать целителей?
Миг — и он снова на поле, рыщет меж мёртвых тел, кружит, отбиваясь от чёрных тварей.
Сквозь ставший привычным грохот барабанов и рёв вдруг доносится звон мечей.
Мелькают янтарные плащи, мелькают рогатые фигуры, сплетаясь в гибельном танце.
Серый призрак несётся с быстротой молнии. Длинные рваные рукава — что крылья ветра. Чёрный меч тускло мерцает вспышками тьмы. Торжествующий вопль.
Сияющая янтарная корона.
Пронзительно-яркий всполох надежды.
Тягучее липкое время.
Хранитель бежит, а ноги его вязнут, он оскальзывается, спотыкается.
Вспышка, расколовшая надвое небо. Горестный протяжный крик из-за чёрных туч — и в нём на мгновенье померкли прочие звуки.
Миг — и Хранитель на коленях, прижимает к груди окровавленное тело короля.
— Эмпирика, — шепчет Ингрид дрожащими губами, — она последняя… Великий Радош… Предвечная Тьма! Ты должен… Защитить…
Объятый скорбью и отчаянием, Хранитель кричит:
— Клянусь, я клянусь! Я защищу твою дочь, я буду оберегать её и никогда не оставлю!
Глаза Ингрида широко распахнуты, точно взору его открылось нечто чудовищное, бледнеющие губы скривились в мучительной недосказанности. Он силится что-то вымолвить, вздрагивает всем телом, хватая ртом воздух, но смертельная тяжесть уже сдавила его грудь. Беззвучно вздохнув в последний раз, он замирает навек.
На лице его — печать ужаса и отчаяния.
ГЛАВА 15. ТАИНСТВЕННАЯ ИГНАВИЯ
Эмпирика не знала, сколько времени провела, раскачиваясь на подвесной койке в темноте под грохот волн и скрип содрогающегося под их ударами корабля. Перед глазами тошнотворно мельтешили фиолетовые вспышки, отдаваясь тупой болью в отяжелевшей голове. Измученная долгим бодрствованием, она провалилась в странное полузабытьё, полное кружащихся фиолетовых огней, призрачных видений, недоступных осознанию, но кажущихся смутно знакомыми, и эха далёких голосов, звучащих, словно в тоннеле. Она ясно различала обрывки слов и фраз, но не понимала их смысл. А потом расцвеченная фиолетовыми всполохами темнота начала сгущаться, и вращающаяся бездна заполнила собой всё пространство, в котором вспыхивали и тут же гасли образы невиданных серых домов и чёрных башен, проносящихся мимо в бесконечном падении.
Когда она снова пришла в себя, в каюте было спокойно и тихо. Тесную комнату, где не было ничего, кроме двух коек и прибитого к полу стола, тускло освещала масляная лампа. Шатаясь и держась за стены, Эмпирика выбралась на пустую палубу. Небо просветлело, и оранжевый лик Мерры как ни в чём не бывало проглядывал сквозь редкие розовые облака. Часовая луна замерла в полуденной точке. Впереди виднелись расплывчатые очертания высоко вздымающегося над водою гигантского вантового моста, словно сотканного из бледно-янтарного свечения, оба конца которого терялись за горизонтом.
— Где мы? — поднявшись на мостик, едва слышно спросила принцесса Белтейна, стоящего за штурвалом.
— Подходим к Кануму.
Нет, нет, это бессмысленно! Тогда им останется только погибнуть в подземелье — если не от рук демонов, то от голода. Рано или поздно, но на Кануме их ждёт только смерть. И последняя надежда для всего мира будет потеряна.
Где же Хранитель?
— Нужно поворачивать на Игнавию, — глухо молвила она.
Феоссар вскинул брови.
— Боюсь, это совершенно невозможно.
Нужно поворачивать сейчас, потом будет поздно — она чувствовала.
Её объяла паническая тревога. Голос задрожал.
— Прошу, это необходимо… Я… я приказываю.
Губы Белтейна скривились в недоуменной полуулыбке.
Он молча покачал головой.
Разумеется, никто не воспринимает её всерьёз.
Цепкая хватка отчаяния сдавила сердце. Но к трепету, порождённому страхом, примешивалось что-то другое: тягостное, зловещее, мутное. Затаённая тихая ярость, разливаясь по телу, закипала медленно и неумолимо.
Она хотела что-то сказать, но спазм сдавил горло, содрогнувшееся судорожным хрипом.
— Всё в порядке? — встревожился феоссар.
Эмпирика не ответила. Невыразимый ужас воспоминания — это чувство было ей знакомо. Чудовищное ликование чуждого существа, подчиняющего себе её сознание. Или… сливающегося с ним. Словно чья-то безжалостная рука вцепилась в душу мёртвой хваткой — и, вырвав прочь, швырнула в липкое муторное наваждение, где разнородные движения множества воль и разумов змеятся в едином клубке.