Подгоняемый непонятным страхом, я старался как можно больше шуметь, создавая иллюзию присутствия жизни и людей в пустом поезде: грохотали открываемые мной двери, звенели разбитые стаканы, и даже плотный ковёр не приглушал моих суетливых шагов. Лес принимал меня, и даже болото перестало источать гнилистый запах. Спичечный коробок изучал муху, постепенно высыхая.
Устав от бессмысленной беготни и оттирая с брюк пролитый чай, я вслушивался в шорохи леса в надежде услышать хоть что-нибудь отличное от шелеста листьев. И в тот момент, когда я уже отчаялся услышать звук, изданный не мной, за дверью тамбура послышались шаги.
***
Космос всегда сводил меня с ума. Представляя миллиарды звёзд и тысячи галактик, я углублялся в бесконечность вселенной, терял дар речи, застывая и вглядываясь в воображаемые картинки. Миллионы планет со своими законами, со своими формами жизни или смерти. Да там и понятий таких не существует, там нет ни физики, ни химии, ни биологии. Другие измерения, другие формы существования. Да, мне, как маленькому мальчишке, хотелось верить в огромные космические корабли и межгалактические войны, мне хотелось верить в зелёных человечков, и я тысячи раз рисовал в своём воображении, как же они выглядят, эти обитатели незримых планет. Я не мог, не умел описать поглощающих меня чувств, но знал точно, что они никогда и ни с чем не сравнятся.
Я болел. Хронически и неизлечимо болел Космосом и не мог, не хотел находить лекарств и так по-детски тоскливо жалел, что родился не на той планете. Возможно, однажды всё это станет правдой: корабли, летающие тарелки, планеты-империи и планеты - торговые державы. Но не сейчас.
Пора вставать. Подобные мысли могли увлечь меня на многие часы, но ими не оправдать моё отсутствие на работе. За окном распаренные духотой люди с высоты моего этажа были похожи на суетящихся муравьёв, несущих колонии очередную добычу. Мне кажется, город полностью замрёт, если вдруг каждый сию же секунду прочувствует неизмеримые масштабы далёкой от асфальтовой бытности вселенной. Но никакому божественному гению не подумалось вложить в головы миллионов людей эту мысль. Если бы я был богом, именно так бы и сделал, прямо сейчас.
Очередной автобус уносил меня в прохладную слякотную даль. Город утопал в ежедневных дождях, и даже полуденная духота, когда дождь уходил на обед, не позволяла улицам высохнуть. Земля, где только доставали крупные капли непогоды, превратилась в изъеденные следами от колёс рытвины. Удивляло лишь упрямство женщин и девушек, которые каким-то чудесным образом продолжали передвигаться по городу на каблуках и шпильках.
Снова припекало. Вместе с каплями и грязными бездонными лужами испарялись дома, деревья и сами люди-муравьи. Плавились мысли, горела кожа, прохожие в пиджаках и куртках вызывали жалость и изумление.
Я давно вышел из автобуса, который снаружи казался раскалённой кастрюлей с варёными раками, и теперь смиренно брёл по горячему асфальту. Примерно три квартала назад измученность безжалостным солнцем переплавилась в отрешённость и безразличие, ибо с равнодушной погодой бороться я никак не мог, и оставалось лишь принимать её капризы.
Спустя несколько слившихся в одно мгновение минут я ступил за порог нужного мне подъезда, и, хотя его скудная прохлада не принесла облегчения, двенадцатая квартира готовила для меня свои прохладные объятия.
Отдышавшись, я наконец разглядел впустившую меня девушку. Яркий сарафан с сумасшедшим узором пестрил и раздражал глаз, босые ноги в нетерпении мельтешат фиолетовым лаком. Светлые волосы девушки - источник концентрированной цветовой пляски - собраны в хвост, глаза светло-серые и озорные, руки в лёгком смущении спрятаны за спину.
Она весело расписывается, по-детски говорит спасибо, забирая небольшой конверт, уместившийся во внешнем кармане моего рюкзака, и, вежливо прощаясь, закрывает дверь. Лишь в последнюю секунду, ловя углы её скул в стремительно сужающемся дверном проёме, я увидел, как липкая скользкая маска весёлости и беззаботности сползает с её лица, оставляя во взгляде девушки лишь отрешённость и пустоту.
Опускаю взгляд на бумаги и рассматриваю её тонкую с наклоном подпись.
***
Время стало вязким и тяжёлым. Неповоротливой мраморной статуей я замер возле своего купе, ожидая того, кто стоял сейчас за дверью тамбура.
Я рассматривал опускающуюся ручку и открывающееся полотно железа, эту плоскость, отделяющую меня от источника загадочных шагов.
Время увязало всё сильнее, за пределами спичечного коробка пролетали годы, сменялись поколения, таяли вековые ледники, а маленькая замершая в ожидании муха не могла шевельнуться, разглядывая силуэт ступившего за порог.
Такие люди отлично вписываются в богему, элиту общества. Вошедший был высок, худощав, имел длинные пальцы, острые выпирающие скулы и взгляд уверенного в своей правоте и оттого спокойного человека.
Нет, это уже был не тот странный Димка, мальчишка, застрявший в чуждом ему мире. Сейчас он был не в спичечном коробке, а в своём, реальном мире, входом в который был такой знакомый мне поезд.
И этот поезд снова бежал сквозь отсыревшие леса, мимо разлившихся по контурным картам океанов. Дмитрий не шёл - он подплывал, словно пелена плотного тумана, так и не сказав ни слова, лишь гулко шагая по грязноватому ковру. Лишь в последний миг, когда он подносил руку к моему лицу, я вздрогнул и отшатнулся, и длинные пальцы всё так же беззвучно сняли с моего лица вязкую липкую маску. Я видел, как она летит в открытое окно мчащегося на полном ходу поезда и, глухо ударившись о стекло, растворяется в предрассветной мгле.
...Я делаю шаг. Стеклянная ступень под моей ногой задрожала, тихо зазвенела - и выдержала.