Сказать, что Люба принимала гостя хорошо, — ничего не сказать. Да она, казалось, в лепешку готова была расшибиться, уставала так, что потом неделю приходила в себя. И я тоже, наверное, перебарщивал в чем-то. Но — по-своему. Зачем-то изображал из себя законченного весельчака, этакого в доску свойского «папика» (хотя, кажется, так стали говорить позднее) — щедрого, не занудного, несколько, пожалуй, придурковатого.
И я тоже здорово уставал от встреч с сыном. И только недавно понял, что, собственно, нас так утомляло. Имитация, конечно же, которая для кого-то — крылья, уносящие прочь от любых превратностей жизни, а для кого-то, наоборот, — тяжкий груз, который всякий фальшивый полет неизменно заканчивает бесславным падением носом в дерьмо…
Так что я, к сожалению, не из тех, кто вокруг себя силовое поле любви создает. Или из тех, но мое силовое поле — скорей поле слабостей человеческих…
И все же бывали в моей жизни периоды, когда я очень, очень любил. Сперва — Любу, потом — Веру с Надей, но особенно Надю, потом их пацанов, внуков, значит. И каждый раз оно как бы нарастало. Внуков, особенно первого, Алешку, я любил так, как самого себя никогда не любил — надрывно и словно бы обреченно. Чем он, паршивец, ловко пользовался, заставляя меня делать то, чего я не стал бы делать ни для кого другого.
Внуки выросли, и потребность во мне отпала почти совсем — еще недавно сшибали у меня копеечку на мелкие расходы, а теперь узнали, что под матрас ничего не прячу, и утратили даже видимость интереса.
Позже, перед окончанием школы, сын перестал меня навещать. И я, признаться, ни разу не интересовался почему. Все же было легче не видеться, чем видеться. Тем более что подрастающие дочери были в полном соответствии с возрастом максималистками и не выказывали склонности простить мне мой грех молодости. Кажется, они не простили его и по сей день, хотя уж сами отнюдь не девочки, сами, надо полагать, успели, может, больше моего нагрешить, пусть пассивно, но все же участвуя в сексуальной революции, которая никому не позволяет отсидеться в стенах пуританских крепостей.
Про то, что Толика забрали в армию, я узнал только через месяц после призыва. Огорчился и обрадовался одновременно. Конечно, непорядок, когда отец узнает столь важную новость лишь через месяц, зато от каких беспокойств и, вероятно, убытков освободил меня сыночек.
Но ждал — напишет, тогда и укорю. В письменной форме. А он за все два года — ни строчки. И я тоже. Хотя узнать адрес не составило бы труда. Но не стал узнавать. Убедил себя, что обиделся. А ведь нет, не обиделся я. Обида — слишком сильное чувство. Она — попутчица любви, а в пустыне равнодушия не живут ни та, ни другая…
Вот оно — ключевое слово наших отношений с сыном. Равнодушие. Причем, что существенно облегчает муки совести, взаимное…
Толик отслужил и вернулся. И на работу поступил, и женился вскоре. И обо всем этом я узнавал от чужих людей. Видно, Толе было так же противно имитировать родственные отношения, которых на самом деле нет. Тут он удался в меня, чего не скажешь об остальном.
Потом Анатолий стал крепко попивать — это, кстати, и в моей молодости было, но с годами как-то стабилизировалось и пришло к приемлемой норме, — но у него, видать, не стабилизировалось и не пришло. И однажды я имел несчастье видеть моего сына во всей непотребной красе. Он перебрался в наш город и стал «примаком» — у тестя в квартире обосновался. Как знать, может, теснота и семейное бесправие подтолкнули моего мальчика навстречу беде?..
Впрочем, если и подтолкнули, то, конечно же, не только они. Жизнь наша всегда удивительно богата на факторы риска.
Незадолго до своей печальной и бесславной кончины мой сын повадился у меня одалживаться. Долг, разумеется, ни разу не возвращал, хотя алименты уже были мною выплачены сполна. Но не в этом дело, я бы — пусть не с радостью, пусть с болью в сердце — но ссужал бы парню на что-то стоящее, отрывал бы от себя, точнее, от его сестер — ведь на них, на девчонок, куда больше нужно, чем на парней. А так…
В общем, однажды он ушел от меня ни с чем. Зато я получил все, что копилось в его сердце, возможно, долгие годы. Разматюгались папа с сыночком в духе вековых народных традиций. Благо — не разодрались. У него хватило благоразумия не ударить первым, и мне не пришлось давать сдачи. Но не моральные принципы, думаю, удержали его кулак, а сугубо материальные. Не мог мой Толя не понимать, что с «папиком» не совладать ему. Хиловат получился сынок. Уж точно — не в меня. Может, на мои алименты его Наталья недостаточно хорошо кормила в детстве, может, потому и свалил его алкоголь…