На этом их разговор оборвался. Я убедился, что в этот критический для судеб нации момент у двух генерал-полковников были абсолютно противоположные представления о происходящем. Был там и Янош Вёрёш. Однако он не проронил ни слова. Тогда я понял, что и молчание — определенная позиция…
«Нам нужен военный! — воскликнул Каллаи. — Военный, имеющий право отдавать приказы…»
Но мы никак не могли найти нужного человека: Байноци дома не было… Правда, как я уже говорил, в это время прибыли генерал-лейтенант Мадьяроши, командующий ВВС страны, и начальник управления материального снабжения ВВС генерал-майор Хелленбронт (все мы знали о его тесных связях с немцами). Байноци все еще не нашли. Я доложил об этом Каллаи. Тогда он спросил: «Есть поблизости какие-нибудь военные?» Я ответил, что в приемной несколько генералов. «Пусть войдут!»
Генералы вошли в кабинет. Там был Керестеш-Фишер, теперь уже переставший волноваться и нервничать. Он обсудил с Каллаи события последних часов. Премьер-министр и министр внутренних дел пришли к выводу, что в крайнем случае членов правительства следует эвакуировать за Тису и разместить, например, в Дебрецене. Эвакуировать их надо сегодня же ночью. Идея была отчаянная.
Услышав об этом, слово взял генерал-майор Хелленбронт. Он заявил: «Это невозможно!»
— Почему? — спросил Каллаи.
И тут Хелленбронт, которого привез с собой Мадьяроши, заметил: «Наши аэродромы не приспособлены для ночных полетов. А на рассвете немцы наверняка захватят их».
Мы невольно переглянулись. Молчал и Мадьяроши, который был непосредственным начальником генерал-майора.
Наконец Каллам повернулся ко мне и спросил: «Почему задерживается Байноци?» Я ответил, что не могу ему дозвониться. Пока нет Байноци, я предлагаю вызвать полковника Надаша, начальника оперативного отдела генерального штаба. Ведь в конечном счете именно ему придется формулировать приказ, а Байноци лишь с необходимыми исправлениями подпишет его. Каллаи согласился с моими доводами. Надаш был моим однокашником по кадетскому корпусу, мы с ним дружили, я тут же позвонил ему по телефону с надеждой, что он еще ни о чем не знает… Однако к телефону никто не подходил, а я знал, что Надаш не из гуляк, которые любят развлекаться по ночам. Где же он тогда? Набираю номер его служебного телефона, Надаш тут же снимает трубку. Видно, он тоже решил поработать ночью. Словом, я попросил его прийти в приемную премьер-министра. Он ответил, что уже собирался к начальству. Не прошло и трех минут, как он вбегает к нам. Он был в соседнем здании. В руках у него телеграмма из Клейсхейма, от Сомбатхейи. В ней говорилось, что немецкие части проходят через территорию Венгрии, встречать их следует дружески, а во избежание возможных инцидентов венгерские солдаты должны находиться в казармах…
Надаш передал телеграмму Каллаи, тот бросил на нее взгляд и отдал бумагу Керестеш-Фишеру, потом она попала в руки вошедшего графа Иштвана Бетлена. Присутствующие передавали телеграмму из рук в руки, пока она снова не оказалась у Надаши. Я взял ее у него и тоже прочитал.
Все погрузились в раздумье: надо что-то предпринимать.
Наконец к шапочному разбору в комнату ворвался генерал-полковник Байноци, заместитель Сомбатхейи. Он тоже прочитал телеграмму. По лицу Байноци было видно, что он растерян. Он должен что-то предпринимать? Выполняя приказ Сомбатхейи, ему следовало отдать распоряжение о том, чтобы венгерские солдаты не покидали казарм, однако ночью они там и находились, спали…
Керестеш-Фишер разразился гневной тирадой: «Как это мы не должны оказывать им сопротивление? Мне подчинены полиция и жандармерия! На них не распространяются приказы начальника генштаба Сомбатхейи!»
На это Байноци заметил: «Уж не собираешься литы своими силами оказывать немцам сопротивление? Хочешь устроить Лидице на нашей земле? Немцы учинят резню… У нас под рукой нет частей, находящихся в боевой готовности. В казармах полно новобранцев, на дворе — март, их только-только начали обучать. А немцы выгрузили танки. «Тигры». С ними тоже придется иметь дело».
Тут я взял слово и доложил: по моим сведениям, у нас нет противотанковых снарядов, способных поражать «тигры». Я уже говорил, что хорошо помнил сведения о немецких поставках. Мне сразу же стало ясно, что немцы намеренно не поставляли нам снаряды к тяжелым противотанковым орудиям. Такие орудия у нас были, а вот боеприпасов к ним не было.
— Если мы не можем перебраться в Дебрецен, — проговорил Каллаи, — то пытаться организовать сопротивление немцам в Будапеште я не считаю возможным, нам следует дождаться возвращения наместника. В случае нашей попытки организовать сопротивление немцы сделают Хорти заложником. А главное — это то, чтобы он вернулся на родину. Ведь вместе с ним находятся и министр обороны, и начальник генерального штаба армии.
Так разворачивались события… Вот краткая предыстория рождения приказа по армии о том, что наши солдаты во избежание кровопролития должны оставаться в казармах!
На этом события той памятной ночи не кончаются.
Когда Байноци направился к выходу, я последовал за ним. И тут мы лицом к лицу столкнулись с немецким военным атташе, который в этот момент как раз входил в приемную премьер-министра. В руках у него тоже была телеграмма. Разумеется, я не мог прочитать ее. Однако бросилось в глаза, что Грейфенберг был чем-то взволнован. Мы столкнулись в дверях, он сказал, обращаясь к Байноци:
— Excelence! Was ist? Was ist?[18]
Байноци остановился, посмотрел на немца и ответил:
— Schon alles in Ordnung![19]
Потом покавал на телеграмму и добавил:
— Es wird geschehen.[20]
Грейфенберг облегченно вздохнул:
— Gott sei dank![21]
(Добавлю от себя, что я знал этого Грейфенберга, и он казался мне мягче, можно сказать, дружелюбнее по отношению к венграм, чем военно-воздушный атташе Фютерер, убежденный нацист, жена которого вообще была фанатичкой.)
Теперь мне осталось продолжать наблюдение за движением «Турана». По телефону я опять связался с Центральным управлением перевозок.
Мне доложили, что состав проследовал через Зальцбург. Потом — через Вельс. Но сколько на это потребовалось времени! Как бывший специалист по военным перевозкам генерального штаба, я, разумеется, знал, сколько времени надо спецпоезду, чтобы проехать Зальцбург, Вельс и прибыть в Линц. Я тут же сказал, что дела обстоят не блестяще. «Туран» движется очень медленно. Спецпоезд буквально ползет как черепаха, хотя был способен развивать скорость до 100 километров в час. Мне ответили, что это происходит из-за воздушной тревоги. Как это? Воздушная тревога в Вельсе, Линце? По всей дороге?
Видно, по мере продвижения «Турана» немцы специально объявляли воздушную тревогу, замедляя тем самым скорость поезда. Иначе регент мог бы прибыть в Будапешт тогда, когда еще не вся территория Венгрии была оккупирована гитлеровцами.
Что я мог сделать? Я пошел к Каллаи и доложил ему, где в настоящее время находится «Туран». Он тут же задал мне вопрос:
— А ты уверен, что регент в поезде?
— Ваше высокопревосходительство, — ответил я, — этого сейчас никто не знает. Установить это просто невозможно.
— Когда это можно будет сделать?
— Только в Хедьешхалом. Разве что его высочество изволит выглянуть из окна вагона на венском вокзале и наши офицеры узнают его. Но вряд ли он сделает это ночью…
Установить со спецпоездом связь не удавалось, пока «Туран» шел по территории «третьего рейха» (в его тогдашних границах). Замечаю, что Каллаи охвачен волнением, поэтому я выбежал из кабинета, чтобы получить более свежую информацию. В это время к премьер-министру прошел полковник генерального штаба Дюла Кадар обсудить с ним создавшуюся обстановку. Закрывая дверь кабинета Каллаи, я заметил в его приемной двух немцев: одного — в штатском, а второго — в форме. Они объяснили, что хотели бы поговорить с графом Иштваном Бетленом.
Я испугался.
Бетлен был у премьер-министра и совещался с ним. От неожиданности я сказал, что не знаю, здесь ли граф, но обещал доложить премьер-министру. Возвратившись в кабинет Каллаи, я сказал, что какие-то немцы ищут здесь графа Бетлена. Каллаи посмотрел на графа, потом перевел взгляд на Керестеш-Фишера. Никогда не забуду это мгновение! Тишину нарушил сам граф Бетлен: