Шевченко повезло работать с Громыко во время, когда министр иностранных дел купался в фаворе Брежнева, находившегося тогда на пике своего влияния. И правда, за три года, что Шевченко работал в советниках у Громыко, ни одно из предложений Громыко по внешней политике не только не было отвергнуто, но и существенно подправлено руководством. Если бы министр почуял в воздухе какую-либо оппозицию, он сразу предпринял бы меры, пойдя напрямую к Брежневу за спиной Политбюро. Его поведение потому не вызывало большой враждебности, что все знали: он отстаивает свои интересы, а не амбиции.
У него было немало и других желающих помогать в формировании внешней политики - КГБ, военные и Международный отдел ЦК. Связи Громыко с КГБ неизбежно усилились после его вхождения в Политбюро. Его секретариат в МИДе раздался за счет охраны из КГБ, новых советников, которые обрабатывали для него телеграммы КГБ и ГРУ из-за рубежа, сотрудников по связи со штаб-квартирой КГБ. Громыко давал разведывательным службам всё, что им было нужно с точки зрения дипломатического прикрытия за рубежом, но всячески дистанциировался от них лично. Его всегда раздражало, когда возникали дипломатические проблемы из-за репрессий КГБ против, например, диссидентов или "отказников". Типичным для него был тот факт, что он никогда не ступалногой в здание КГБ для обсуждения вопросов обоюдного интереса, а только принимал у себя. Одним из слабых мест этого верного слуги партии было то, что он не понял, как важны для международной арены стали вопросы прав человека.
С военными у Громыко постоянно возникали конфликты. Его главным противником здесь был сторонник жесткой линии министр обороны маршал Гречко, злейший противник разрядки вообще и переговоров по разоружению в частности. Как специалист в этой области, Шевченко часто приходилось видеть их противостояние в действии. Когда, например, начинались переговоры по первому договору об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-1), возник спор по поводу того, кто должен возглавлять советскую делегацию. Громыко хотел, чтобы главой был военный, а Гречко настаивал на цивильном лице. Каждый готовил оправдания, чтобы в случае неудачи вину за это не повесили на его ведомство. Согласно Шевченко, у Гречко была навязчивая идея - не выдать бы секреты. Он боялся, что военного, не искушенного в тонкостях дипломатии, прожженные американские участники переговоров вымянят за пределы данных ему инструкций и тот может выдать важные детали об истинной ситуации в Советском Союзе в ядерных делах. Этот раунд выиграл маршал, и во главе делегации поставили гражданское лицо.
Там, где в советскую дипломатию привносились геополитические интересы (нельзя сказать, чтобы это было нечасто), Громыко и Гречко часто руководствовались разными мотивами. Прежде всего это касалось отношений с "третьим миром", где советские военные поставки составляли главную опору советского влияния. Министры, или их заместители, вместе вели переговоры с этими странами и вместе подписывали соглашения. Споры часто начинались после, в Москве, как это было, по описаниям Шевченко, в драматическом случае с поставками оружия Египту. После осуществления первых поставок Министерство обороны, предположительно с одобрения Политбюро, начало оказывать давление на египетского президента Анвара Садата, человека с независимым мышлением, придерживая поставки жизненнр важных запчастей для армад устаревших советских самолетов и танков, поставленных Египту. Громыко, хотя и не получал должных советов от посла в Каире Виноградова, тем не менее был озабочен перспективой того, что Садат может рассердиться на игру Москвы и прикрыть тот политический и стратегический плацдарм, на котором удалось закрепиться русским в Египте. Громыко оказался прав. В июле 1972 года терпение Садата из-за задержек с запчастями лопнуло. Он одним махом закрыл все советские военные базы по стране, включая важнейшую военно-морскую базу в Александрии, и выкинул из Египта сотни советских советников при вооруженных силах Египта. До настоящего времени Советский Союз так и не нашел сравнимого с Александрией оплота в Средиземноморье, хотя, конечно, можно возразить, что с каждой ступенью развития ракетной техники такие базы становятся все менее важными.
Ко времени самой большой ошибки Кремля в послевоенное время вторжению в Афганистан в конце 1979 года Аркадий Шевченко уже не только не находился в основном фарватере советской дипломатии, но а полностью порвал связи с родиной. Но он убежден, что если в Политбюро и прозвучал сдерживающий голос относительно решения о вторжении - из-за огромного вреда, который будет нанесен в результате вторжения Советскому Союзу, особенно в "третьем мире", - то это был голос его бывшего учителя и начальника.
Третьей силой, которая всегда старалась наложить свою лапу на внешнюю политику, была, конечно, сама Коммунистическая партия и, в частности, Международный отдел её ЦК. На Западе часто говорили, что этот орган контролирует работу советской дипломатии, а МИД - это просто его инструмент. Шевченко внес коррективы в эту теорию, по крайней мере в том, что касается периода, когда он работал при Громыко и когда министр был сильной фигурой и имел влияние в Политбюро, особенно среди живших в Москве его членов, составлявших внутреннюю руководящую ячейку этого органа.
По словам Шевченко, не существует правил в отношениях между МИД и Международным отделом ЦК, и в его время МИД никогда не был обязан представлять предложения своему сопернику. Но был основной предмет столкновений между министром (и особенно при его наследнике), который работал на мирное сосуществование, и Международным отделом, который старался распространить советское влияние за границей через местные компартии или вооруженные "освободительные движения". Эта часть составляет глубокий конфликт в советской истории между прагматизмом и идеологией, а на димом фронте этот конфликт был особенно острым, пока Международным отделом управлял убежденный сторонник жесткого курса и инстинктивный противник разрядки.
Были случаи, вспоминает Шевченко, когда противоборствующие силы были вынуждены действовать совместно. Так, по Организации Освобождения Палестины решения всегда принимались согласованно, потому что ООП объединяла оба их "мира". Но по политике на Ближнем Востоке в целом (а Шевченко в годы пребывания в ООН стал в некотором роде экспертом по проблеме) стычки бывали часто довольно открытыми. Например, после победы Израиля в Шестидневной войне 1967 года Громыко понял, что просто нереально ожидать от победителя, что он отступит к своим старым границам. Пономарев же, ставя цель улучшить отношения со всем арабским миром, выступал за оказание давления на Израиль, с тем чтобы он оставил все занятые территории. Последнее слово, как всегда, оставалось за Политбюро, которое не имело никаких процедурных правил, не вело стенографических записей и было подвержено постоянным вспышкам личных неприязней. По той картине системы власти в Советском Союзе, которую нарисовал Шевченко западным экспертам, им оставалось лишь удивляться, как в период между Хрущевым и Горбачевым в Кремле вообще удавалось принимать решения.
Настало время вернуться к тому случаю, когда он приехал в Гавану с двумя бритвенными станками от ЦРУ, и как он спустя два года порвал с карьерой, партией и родиной и навсегда ушел на Запад. Здесь тот же набор мотивов, как и у беглецов из спецслужб. Как и в их случаях, проблем состоит в том, чтобы за субъективными искажениями и самообманом разглядеть истинный баланс мотивации бегства.
Сам Шевченко и те, кто советовал или помогал ему в написании мемуаров, делает упор на идеологию: разочарование из-за лицемерия, коррумпированности, гнетущей атмосферы, неэффективности и институционализированного неравенства в советской системе. Но правда состоит в том, что Шевченко никогда не ставил идеологию на первое место. Это был прагматик, партия ему нужна была для карьеры - попасть на хорошее место за границей. Даже ностальгия по родине в его случае не служила серьезным фактором: он в общей сложности провел десять лет в ООН, в Штатах, которые стали для него вторым, запасным домом.