Джерри было нелегко набычить плечи и выпятить подбородок, но он все это сделал. Чистая совесть сильнее спинного хребта.
— Я все могу объяснить.
— Почему, — обратилась Пенни к бабочке, — мужчины всегда так говорят?
— Потому, — отвечал Джерри, — что это правда. Я обедал с Глорией Солт.
— Красивое имя. Это ваш друг?
— Да, и очень хороший.
— Мне так и показалось.
— Гладила она два раза.
— Я бы сказала, чаще. Конечно, я плохо считаю.
— Два раза, — повторил Джерри, — и вот почему: во-первых, от умиления, когда я ей рассказал, как тебя люблю; во-вторых, чтобы меня успокоить, когда я радовался из-за двух тысяч. Ясно? А если вы, — и он обернулся к Галахаду, — будете называть меня подлецом, я не посмотрю на ваши седины и дам в глаз. Подлец, еще чего! Глория Солт позвонила мне днем и пригласила пообедать. Она обещала рассказать свой план, насчет денег, — по телефону слишком долго. Я боролся, как мог, — нет, иначе нельзя. Потом я ужасно мучился. Позвонил, отменил нашу встречу. Пошел с ней в ресторан. Она все рассказала, я стал ее благодарить, она меня погладила, как сестра. Так что очень буду обязан, если вы оба перестанете на меня смотреть, будто я украл гроши у слепого.
Пенни перестала и без просьбы. Она приоткрыла рот, а во взгляде ее сияли совсем другие чувства.
— Если вам этого мало, — говорил, если не громыхал Джерри, — замечу, что мисс Солт выходит замуж за вашего соседа, сэра Грегори Парслоу.
Монокль у Галли упал.
— За Парслоу!
— Именно.
Галли вернул монокль на место. Рука его дрожала. Со всей британской стойкостью он был готов встретить подкупленную свинарку и низкого клеврета, покупающего большие банки «Грации»; но если с ними еще и невеста, это уж слишком. Неудивительно, думал он, что Бидж плохо выглядит. Должно быть, верный сообщник подслушал, как эта Глория беседует с леди Констанс.
Воззвав к своему Создателю, он кинулся в комнатку дворецкого.
— Вот так, — сказал Джерри. — Теперь я тебя поцелую.
— Какой кошмар! — возопила Пенни.
Джерри удивился.
— Кошмар? Ты мне не веришь?
— Что ты, верю.
— Ты меня любишь?
— Конечно, люблю.
— Ну и все. Чего же ты хочешь?
Пенни отступила на шаг.
— Джерри, миленький, все так запуталось! Понимаешь, когда я увидела, что она тебя гладит…
— Как сестра.
— Да, да, но я же не знала! А Орло Воспер как раз сделал мне предложение…
— Ой!
— …предложение, — тонким голосом продолжила Пенни, — и я согласилась.
Глава V
Но что же, спросите вы, с Джорджем Сирилом Бурбоном, которого мы оставили, когда, высунув иссохший язык, он видел в будущем угрюмую Сахару? Почему, взывают к нам миллионы гневных голосов, ничего не известно об этом трезвеннике и страдальце?
Сейчас объясним. Ответственному летописцу приходится оставлять на время в тени тех, кого он охотно поставил бы в центр повествования. Он должен представить панораму, где много персонажей, и не волен сосредоточиться ни на ком из них, как бы ни трогали его чьи-либо злоключения. Когда Эдвард Гиббон[28], дописав до половины свой труд, жаловался доктору Джонсону, что участь ответственного историка не пожелает и собаке, он имел в виду именно это.
В той причудливой смеси трагических происшествий, которая призвана очистить читательскую душу жалостью и страхом, пришлось отвести столько места Джерри, Пенни, Конни или лорду Эмсворту, что Джордж Сирил Бурбон совершенно исчез. Если бы не одна, и то короткая сцена, он мог бы с таким же успехом быть частью задника.
Тем острее радость, с какою менестрель настраивает лютню, чтобы запеть о несчастливом свинаре.
Никто не страдает так, как жаждущий, который не может выпить. После беседы с сэром Грегори он страдал все больше и больше. Нельзя сказать, что он прошел всю гамму чувств, ибо чувство у него было одно — мрачное отчаяние. Хотя он ни в чем не походил на Китса[29], просто поражает, насколько согласна их мысль. Китс, облизывая губы, стремился к Иппокрене, Джордж Сирил — к пиву, лучше бы с капелькой джина. За этим эликсиром и приходил он в «Герб Эмсвортов», «Гуся и Гусыню» и прочие заведения, которыми так гордился Маркет-Бландинг.
Однако всюду его поджидала беда. Ему предлагали лимонад, оранжад, сарсапариллу, фруктовый сок и даже молоко, но не напиток, столь успешно смывающий былую боль, грядущий страх. Никто и ни за что не давал субстанций, которые заинтересовали бы Омара Хайяма.
Но свинари, как известно, не сдаются. Вам кажется, что вы обошли их, обхитрили, сломили, а их живой разум не спит и находит выход. Именно это случилось с Джорджем Сирилом. Он бы и сам не сказал, когда пришла мысль о достопочтенном Галахаде, но она пришла, словно свет засиял в ночи. Мрачное отчаяние сменилось пламенной надеждой. Вдали замерцал счастливый конец.