Подожду еще немного.
А на следующее утро — опять рентгеновский снимок. Зонд значительно продвинулся к выходу! Зонд значительно продвинулся к выходу!! Значит, не пропорол! Иначе бы на месте стоял. Будем ждать. А температура — 38,5. Теперь-то я уже не уйду от нее. Как-то оно пойдет? Обидно сидеть, когда плохо. А когда хорошо и можно сидеть и радоваться. Уходить?! Какая нелепость!
Звоню домой:
— Не ждите меня. Я еще побуду.
Когда положение тяжелое, тогда трудно смотреть на родственников. Они нас ловят, ищут, расспрашивают. Мы не знаем, что сказать, — глаза прячем. А вот когда все в порядке, когда мы можем смело общаться и с больными и с их близкими, вот тогда мы уходим домой, и тогда с нами никому не приходит в голову разговаривать. Зачем? Мы находим себе другую заботу и почти не останавливаемся у прежнего «камня преткновения». А больной лежит и накапливает горечь: «Совсем забросили, никто внимания не обращает».
Что ж, по-видимому, так надо. Во всяком случае, так почти всегда бывает. И вовсе это не парадокс. И не только в медицине это так, наверно.
Снова в палате. Вхожу гордо, не стесняясь. Смотрю даже старенькой маме в глаза. Не то что раньше: мать на меня смотрит, а я в сторону — не видеть бы выражения ее глаз. Больная на меня смотрела, а я в ответ ободряюще, как мне казалось, скалил зубы. А когда что-то спрашивали, я хватал за руку, нащупывал пульс и... думал. Думал, что ответить.
Когда мы щупаем пульс, все замирают. Пульс для нас — иногда спасение. Минута самоуглубления перед решением. Думать на людях трудно. Ответа ждут, хоть какого-нибудь, немедленно. Около больного необходимы минуты публичного одиночества.
А сейчас особенно и пульс не щупал. Хотя... хотя это и было важно.
А на пятнадцатый день сестра принесла мне обломок зонда. Он вышел!
Больная выписалась и ушла домой. А мы все остаемся в больнице.
Всегда в больнице.
И дома — в больнице.
Дома сижу за столом, смотрю на этот обломок маленький и думаю: выкинуть или не выкинуть?
А все-таки правильнее было бы, наверное, сделать повторную операцию!
1963 г.
БОРИС ДМИТРИЕВИЧ И ВИКТОР ИЛЬИЧ
— Давай, Ленька, маленько постоим! Нога что-то болит.
— Давай. А что у тебя с ногой?
— А черт ее знает! Неделю уже. А сейчас постою чуть-чуть, и все в порядке будет.
— Слушай, папа, а мы завтра пойдем с тобой в зоопарк?
— Ну, Лень, как ноги будут. Болеть не будут — пойдем, конечно.
— Но ты ж обещал, папа!
— Ленька, не будь маленьким. Если болеть не будет, наверное пойдем.
— Мы ж в кино ходили с больными ногами.
— В кино ж сидеть надо, а в зоопарке ходить. Разницу видишь? Ты совсем как маленький!
— Папа, а ты «Трех мушкетеров» в каком классе прочитал?
— Во втором или третьем.
— А где тебе больше понравилось: в кино сегодня или книга?
— Ну пойдем. Полегче стало. Книга больше — они там обаятельные ребята, а здесь злые и бесчеловечные хулиганы. А все эти книги о мушкетерах, всю трилогию я очень люблю.
— Пап, а почему трилогию — книг же пять?
— Ну, ты совсем как несмысленыш, Лень! Первая книга — «Три мушкетера», вторая — «Двадцать лет спустя», третья — «Десять лет спустя». А уж сколько томов в каждой книге получилось — дело семнадцатое.
— Почему семнадцатое?
— Ну сорок пятое!..
— А-а. А мне так нравится д'Артаньян! Он хороший был. И ненамного-то он старше меня. Интересно жить было в то время.
— Это ж сказка, Лень. Тогда не так уж красиво было, как в книжке получается.
— Нет. Хорошо. Там война красивая. А потом победы, праздники.
— Эх, Ленька, Ленька! Мал ты, а то б я тебе рассказал. Учти. Для всех война — это самое плохое время. Люди тысячами, миллионами погибают, голодают, страдают, теряют друг друга иногда на время, а часто навсегда. Какие праздники? Люди грустно радуются, что сейчас больше убивать не будут, что домой возвращаются жалкие остатки еще недавно многочисленной и радостной веселой молодежи, которая так и не стала молодежью. Ты представляешь, Лень, ребята остались без молодости? Люди радуются грустно, что через несколько лет, наверно, перестанут голодать. А сколько слез по убитым в эти праздники! Дай бог, чтоб тебе не досталось это время.
— Папа, а вот когда ты был на фронте, было у вас что-нибудь такое же, как под Ларошелью, когда четыре мушкетера и целая армия?..
— Давай опять постоим. Ты читай пока про мушкетеров, но вот скоро начнешь читать другие книги, я скажу тебе какие, но не сейчас, позже. А что касается моей войны — одна мина туда, и ни одного мушкетера бы не осталось. Это мы оставим с тобой на после, этот разговор. Ну, пошли, отошло.