Устранен! Сердце-то не работает!
Я держу турникет. Затягиваю. Андрей держит наготове иглу. Он должен зашивать рану сердца.
Сердце не сокращается.
О давлении и пульсе не спрашиваем — и так ясно. Рану заткнули пальцем.
Массаж сердца.
— Зрачки сужаются! Сердце сокращается.
О давлении и пульсе все еще не спрашиваем.
Зашиваем сердце. Зашивает Андрей. Ему беспрерывно отирают лоб. Он говорит, что пот по спине просто струйной течет.
Прорезался шов! Не повезет, так...
Сердце в этом месте изрядно разорвано.
Снова шьем.
Сердце сокращается слабее.
— Зрачки расширяются!
Шьем сердце.
— Делайте массаж. — Это опять анестезиологи.
Я:
— Отстаньте! Мы же видим сердце.
Сердце сокращается еще слабее.
Шьем сердце.
— Зрачки широкие! На периферии кровотечения нет.
Сердце не двигается. Шьем сердце. А с другого его конца палец еще в сердце. Одна рука Владлена для работы сейчас погибла. Там еще придется шить.
Шьем сердце. Оно стоит, а мы шьем. На спокойном сердце, на остановившемся, легко как шить.
Зашили!!!
Массаж!
— Зрачки сужаются!
Массаж продолжается.
— Зрачки хорошие. Пульс на сонных!.. Сердце работает!
Ну, теперь самое сложное. Положить зажим, как обычно, заранее ясно — нельзя. Все ж попробуем.
— Я выну палец, а вы накладывайте зажим. Внимание! Выхожу!
Зажим у меня в руках. Палец вышел. За ним поток. Сердце-то уже работает. Кладу зажим. Кажется, наложил.
— Сушить тупферами! Большие тупфера готовьте!
Сушим. Тупфера — это зажатые в инструменте марлевые салфетки. Большие салфетки больше крови в себя вбирают.
Сушим.
Из-под зажима хлещет.
— Отсос!
Дыру зажал пальцем.
Завязываем под зажимом.
— Наложил нитку? Затягивай. Снимаю зажим.
Завязали. Но все-таки где-то сандалит кровь.
Опять палец в дыру.
Опять зажим.
Опять завязываем.
Опять кровь идет.
Сушим. Надо все рассмотреть. Нельзя вслепую.
— Зрачки расширяются опять.
Сердце слабеет опять.
Сушим.
Дыра на предсердии.
Владлен шьет. С его стороны неудобно.
Андрей шьет.
Сердце еще слабее.
— Зрачки широкие!
Андрей шьет. Я вижу. Сердце стоит.
Массаж. Адреналин в сердце. Массаж.
Сердце лучше...
— Зрачки сужаются. Начало кровить из периферических артерий.
Сердце работает.
Опять кровь из предсердия. Боже! Да что же это! Черт возьми! Сил уже нет.
Опять сушим. Опять шьем.
Сердце работает сносно.
Больше кровь не идет. Все зашито. Все дыры. Сердце сокращается.
— Перестанем работать на минутку. Пусть оно разработается. Пусть отдохнет от нас. (А мы от него.)
— Как она?
— Давление восемьдесят.
Зашиваем перикард.
— Давление сто.
Зашили перикард.
— Давление сто двадцать на восемьдесят!
Вокруг народ. Здесь шеф. Хорошо, что он не подходил с вопросами. Он бы только смутил нас. Помочь бы нам он все равно не смог.
Все идет на лад.
— Ты можешь руки свои убрать к чертовой матери! — Это Андрей мне.
— Андрей! Ты вяжешь или спишь? — Это Владлен.
— Может, заткнетесь? — Андрей шипит на кого-то — кто-то вдруг вздумал советы давать.
Андрей:
— Самое великолепное, что дураки удивительно разнообразны. Никогда не знаешь, что они выкинут.
Кто-то:
— Вы, ребята, героически работали.
— Героизм! Лучше не было бы осложнений — не понадобился бы героизм. — Это Владлен.
Наши головы сомкнуты над раной, и мы что-то шипим друг другу...
Когда ее перевозили в палату, мы шли рядом.
Жалко ее отпускать одну.
Может быть, в тридцать пять лет уже поздно начинать оперировать сердце? Очень страшно. Такая петрушка бывает редко. Но если напорешься! Кошмар! Это для более молодых! Или привычных давно.
Впрочем, если втроем — тогда не страшно. Можно.
Не так страшно.
1965 г.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Могу ли я объяснить себе, почему выбрал такую профессию. Наверное, нет. Но попробовал.
А собственно, зачем?
Мне надо разобраться, хочу ли я, чтобы и дети мои были врачами.
Это единственное, что я знаю точно, — да, хочу.
Еще до института, во время войны, я работал в больнице электромонтером, и там, в той жизни, уже почти «изнутри», я смотрел и оценивал, хотя, наверное, неосознанно, работу врача, сестры, санитарки.
Стать врачом никого не надо уговаривать. Желающие будут всегда. Важно желающим показать настоящую тяжесть нашей счастливой для нас работы. Пусть идет тот, кто не испугается этой тяжести. Кто решится, должен знать, что его ждет...
Мы не всегда знаем, что и почему выбираем. Может быть, выбирают за нас, а мы, мы сами этого просто не замечаем.