В московских «политологических» кругах — научных институтах, МИДе и даже ЦК — иллюзий на этот счет не было. Там не стеснялись издеваться над советской политикой, называя ее не иначе, как маразматической. «Загнали сами себя в угол», — похохатывали одни. «Уход с переговоров — дурость», — жаловались другие. «Работаем на переизбрание лучшего друга Рейгана», — язвили третьи. И никакого уважения к власти предержащей — шутки, смешки, анекдоты. Такое ощущение, что никто не верил, что такая власть долго протянет.
Вообще, 1984 год можно считать годом затишья в ожидании перемен. Ничего нового или яркого в этот год не случилось. В Москве ожидали ухода Черненко и гадали, что будет дальше. А в Вашингтоне во всю готовились к выборам и ждали победы Рейгана.
В феврале — апреле 1984 года Черненко и Рейган дважды обменялись посланиями. В них не было ничего нового. Оба руководителя снова говорили о желании установить диалог, но ни на йоту не сдвинулись с занимаемых ими жестких позиций. Принято считать, что этот обмен не дал каких— либо ощутимых результатов, хотя и позволил несколько остудить накал напряженности.
Это не совсем так. Обмен посланиями, — может быть даже независимо от воли и желания их авторов, — дал толчок первым робким пока подвижкам на конференции в Стокгольме. А все началось с малозначительной фразы в послании Черненко Рейгану 19 марта 1984 года.
«Мы надеемся на достижение положительных результатов на конференции в Стокгольме... Не только уместно, но и необходимо договориться о неприменении ядерного оружия первыми и о неиспользовании силы вообще. В равной степени мы за осуществление других мер, которые должны быть направлены на укрепление доверия, а не преследовать какие— то иные цели».
Этот пассаж, как потом говорил мне Александров, был вставлен без всякого заднего умысла или расчета — скорее, чтобы просто отметиться по поводу окончания первого раунда стокгольмских переговоров. Да и я не придал ему никакого значения. Но имел он самые серьезные последствия, которые и привели в конечном счете к договоренностям в Стокгольме.
Мои блуждания по московским кабинетам прервал неожиданный и требовательный вызов к министру. В его секретариате мне показали лист бумаги с кратким изложением интервью главы шведской делегации Курта Лидгардта газете «Свенска Дагбладет». В нем говорилось, что на следующей сессии конференции может быть принято решение о создании двух рабочих групп, одна из которых сосредоточит внимание на достижении конкретных мер доверия, а другая — займется остальными вопросами, включая политические заявления. Наискось листа синим карандашом была начертана резолюция:
«т. Гриневскому, прошу ознакомиться и переговорить. А.Г.»
Странно. Обычно Громыко такими мелочами не интересовался. Тем не менее, войдя к нему в кабинет, я решил начать разговор не с этого вопроса, а доложить уже знакомую читателям общую картину дел на конференции.
Рассказав, как твердо мы боремся за продвижение политических мер, я вынужден был признать, что неприменение первыми ядерного оружия не пройдет: все страны НАТО дружно против, так как это подорвет их основную военно— политическую концепцию — сдерживание. Некоторым нейтралам это предложение, может быть, и нравится, но ссориться с натовцами они не будут. Что касается безъядерных зон, освобождения Европы от химического оружия и неувеличения военных бюджетов, то эти меры не пользуются поддержкой ни со стороны НАТО, ни нейтралов. Они рассматривают их как составную часть более широких проблем, обсуждающихся на других форумах по разоружению.
— Я без вас знаю, — вдруг рассердился министр, — что американцы никогда не примут эти предложения. Но ведь вы же дипломат, Гриневский, и должны понимать, что мы ведем беспроигрышную игру. Развертывая свои Першинги в Европе и в то же время отклоняя наши предложения, американцы лишний раз демонстрируют агрессивность своих замыслов, усиливают волну антивоенного движения в Европе. А если даже случится так, что они вдруг примут их, то все равно попадут впросак. Пусть потом доказывают, почему размещают оружие первого удара, если согласны не применять первыми ядерного оружия.
Я не стал спорить с министром, а только заметил, что те же цели можно с большим эффектом достичь, сконцентрировав внимание на неприменении силы.