Так было, например, с Договором о запрещении ядерных испытаний. Перед парижским саммитом Хрущеву приготовили все развязки для прорыва к его заключению. Но Никита Сергеевич со скандалом сорвал совещание в верхах в Париже. Советско— американские отношения обострились до предела. Берлин разделила стена. Советский Союз сорвал трехлетний мораторий и начал испытания ядерного оружия. Мир неуклонно катился к пропасти кубинского кризиса.
Но и в этой обстановке Громыко не рвал тоненькую ниточку переговоров по ядерным испытаниям, хотя даже в МИДе предлагали хлопнуть дверью в Женеве. Глава советской делегации на женевских переговорах С.К. Царапкин бурчал, что надо ударить кулаком по столу и прекратить эту никчемную говорильню. Но Громыко цыкнул на него и приказал сидеть в Женеве даже в отсутствие американской делегации.
Зато, когда Хрущев и Кеннеди осознали, что оказались на краю грани, за которой ядерная война, и в ужасе отступили, поняв, что им надо срочно наводить мосты, это был Громыко, который убедил советского Генсека в необходимости и возможности начать с заключения договора о запрещении ядерных испытаний. В Москву срочно были приглашены специальные представители президента США и премьер— министра Великобритании Аверелл Гарриман и лорд Хейелшем. Громыко лично руководил тогда переговорами. Мы докладывали ему о работе экспертов дважды в день. И он, нещадно торгуясь, предлагал развязки. Тогда в июле 1963 года за 10 дней удалось сделать то, что не смогли за пять лет переговоров в Женеве, — Договор был подписан в Кремле 5 августа.
Терпеливое упорство Громыко — а он ко всему прочему был еще очень упрям — стояло за Договорами о нераспространении ядерного оружия, ОСВ, ПРО, ХЗА и многими другими документами, которые и по сей день лежат в основе системы безопасности современного мира. Но теперь, в 1984 году все наши попытки засветить тот «огонек», который еще чуть — чуть теплился в Стокгольме, встречали его брезгливо — недоверчивое отчуждение. Он не верил Рейгану, называя его «шутом», питал неприязнь к Шульцу, с которым у него явно не сложились отношения.
Думаю, он понимал, что советская политика зашла в глухой тупик, но не видел из него достойного выхода. Прежде всего потому, что сам завёл её туда. Если раньше он был бессловесным исполнителем воли Генсека и Политбюро, то с конца 70-х вместе с Андроповым и Устиновым сам определял внешнеполитический курс Советского государства. Признать собственные ошибки эта команда не могла, а исправить положение дел была не в силах...
7 сентября 1984 года я пришел к министру за напутствием перед отъездом в Стокгольм на очередную сессию. Он позвал ещё двух своих замов — Корниенко и Ковалева. Но все его помыслы были прикованы к предстоящей поездке в Вашингтон и встрече с Рейганом. Поэтому его наказ был предельно кратким: занимать жесткую позицию и «беречь патроны» — иными словами, запасных позиций или даже деталей не раскрывать. Время для серьезных переговоров еще не созрело, так как американцы продолжают силовую политику в отношении Советского Союза и им нужна видимость нормализации отношений, чтобы успокоить общественность.
Корниенко сказал, что по соседским каналам и из нашего посольства в Вашингтоне получены интересные сообщения об очередной «скандальной утечке» информации в американской столице. Заместитель директора ЦРУ Герберт Мейер будто бы представил в Белый дом секретный меморандум, в котором утверждается, что «советская империя вступила в свою конечную фазу», за которой развал. Поэтому предстоящие годы «будут самыми опасными, которые когда— либо знала Америка».
— Скорее всего, это направленная утечка, — говорил Кориенко. — Она призвана подкрепить жесткий курс перед Вашим приездом в Вашингтон и посеять упадочнические настроения в социалистическом лагере. Американцы — мастера на такие «случайные утечки».
— Вот, вот, — отозвался Громыко, — я и говорю, что все их слова о диалоге — это камуфляж. А на самом деле Рейган и его команда взяли курс на развал социалистического лагеря, мечтают растоптать социалистические завоевания в Советском Союзе. Нет, тут нужно давать решительный отпор.