Выбрать главу

Ему явно было хуже. Рыжий ястребиный глаз глядел тускло. Дыхание хриплое. Вдруг он сказал мне:

- Тоня...

Ошибка памяти? Нет, еще раз:

- Как я рад, что ты пришла, Тоня. Теперь будет все хорошо.

И закрыл глаз.

Тоня так Тоня. Буду Тоней, если ему от этого лучше.

- Да, я пришла. Все будет хорошо.

Тоня... Скорее всего так звали его жену. Ту, которую убило бомбой. С двумя, кажется, мальчиками, сыновьями.

Дала ему лекарство. Поставила банки. Заварила липовый чай. Пить не стал. Был уже без памяти.

Какая ужасная была ночь! Температура все поднималась. Бредил. Какая-то переправа ему чудилась. Через зимнюю реку. Плывущие льдины. Сигналы ракет. Артобстрел...

И тут же почему-то сыновья, Коля и Петя. Тоня, зачем ты их сюда привела? Уведи обратно. Некуда? Что-нибудь случилось? Ах, да, совсем забыл. Попала бомба. Убила вас, всех троих. Но вы же здесь, не убиты? Значит, все хорошо.

А вы кто такие? Врачи? Ампутировать ногу? Кто вам позволил? Я не позволяю. Лучше убейте меня.

И так - до утра. Время от времени приходил в себя, просил воды похолоднее. Я бежала - буквально бежала! - в кухню, глубоко хромая при каждом шаге. Набирала воды из крана, поила его. Опять и опять - Тоня. Больной, горячий, может быть, умирающий. И безмерно дорогой, как только может быть дорог один человек другому.

Сердце частило. Ввела корглюкон внутримышечно. Стало как будто полегче. Заснул, забылся. Уже светало. Поздний, зимний рассвет. Розово-серое небо.

Сидела над ним, как над своим ребенком. Меня больше не было: был он.

Этой ночью я поняла, что люблю доктора Чагина. Как при фотовспышке, стало все ярко и ясно в один миг. И никаких сомнений. Не "кажется, люблю", а люблю.

Люблю его, а он до сих пор любит свою покойную жену Тоню.

Наутро температура была уже пониже, общее состояние лучше, но хрипы все те же.

- Что это я вам болтал ночью?

- Ничего особенного. Бредили.

- О чем?

- Что-то военное.

Позвонила в больницу. Кардиограмму, анализы - все, что нужно, обеспечили. А главное - Анну Давыдовну.

- Что ж ты, миленький, хворать вздумал?

- Виноват, Анна Давыдовна.

- Смотри у меня, чтобы без этого. Ты, Кира Петровна, отсюда уйди-ка, я сама управлюсь. Твое дело тоже хромое: битый небитого везет. Нет, уж я сама, по своему обычаю. Тебя постесняется, меня нет.

Через полчаса Анна Давыдовна меня кликнула:

- Поди посмотри. Лежит он у меня как куколка.

На самом деле выглядел он как младенец, наряженный для прогулки. Взбитые, свежие подушки. Уголки наволочек заправлены внутрь. Вышитый пододеяльник. Лицо чистое, бритое, розовое. Я так не умею (укол ревности).

- Вас что же, с работы отпустили, Анна Давыдовна? И надолго?

- А я отгул взяла. Много их накопилось за время-то мое. Глебу Евгеньевичу как не порадеть? Святой человек, несмотря что строгий. Они и в святцах бывают строгие. Никола-то Чудотворец, тот иной раз как взглянет душа вон. А ты ему не верь, добрый он, только прикидывается.

Святые были для нее вроде добрых знакомых. "Фрола и Лавра больше других любила, за то, что "скотину всякую милуют". Религиозной-то по-настоящему не была, а святые - откуда-то из детства, как для нас Баба-Яга или Кощей Бессмертный. Не то чтобы верим, а все же живые они для нас. Бабушка ей про святых рассказывала. У каждого свой нрав, свое, как теперь говорят, "хобби".

- А в церковь вы ходите, Анна Давыдовна?

- Нет, не хожу. Некогда. То с больными, то со зверьми.

Однажды удостоил больного своим посещением сам Главный. "Кто вас лечит?" - "Кира Петровна". - "Конечно, она врач опытный. Но, может быть, нужна консультация более высокого ранга?" Чагин заверил, что не нужна. Главный все-таки выслушал его, измерил давление, посмотрел анализы, даже кардиограммы (я-то знала, что ни уха ни рыла он в них не смыслит). В целом мой метод лечения одобрил. "Как, вы здесь и ночуете? - спросил и сам себе ответил: - Похвально, похвально". Как будто не знал через больничных сплетниц, что я вообще тут живу. Наверняка знал, но хотел соблюсти политес. А мне уже не до политесов было...

Чагин болел тяжело, долго. С рецидивами, неожиданными скачками температуры. То отляжет тревога - как будто все идет на лад, - то опять схватит клещами. Мы с Анной Давыдовной попеременно за ним ухаживали. Больше она, чем я. Меня он стеснялся, ее - нет. Бывало, подолгу ждал ее прихода, только бы не допустить меня...

Однажды я зашла к нему в неурочное время.

- Уйдите, Кира Петровна, - грубо сказал он.

Что делать? Ушла. После Анне Давыдовне:

- Сердится он на меня. За что бы это?

- Не на тебя, на меня.

- За что?

- Секрет. А так и быть, скажу. Валика не подложила.

- Какого валика?

- А это я ему на место ноги свертываю. Как шинель-скатка. Сую под одеяло. Без протеза ему легче, а тебя конфузится. Сегодня забыла положить скатку, он и запсиховал. А ты не горюй, пройдет. Он отходчивый.

Нет, не отходчивый. Долго еще смотрел неласково, как на чужую. Пришла неведомо зачем.

А я любила его - с каждым днем больше. Какие там скатки? Ничего мне не нужно было, кроме него.

Мне бы тогда и сказать ему - не сказала.

29

Поправлялся. Почти уже поправился. Анна Давыдовна стала ходить реже. Бывало, и по неделе не заглядывала. Значит, всерьез стало ему лучше. Видно по Анне Давыдовне: ее сострадание не горит без топлива.

Зима, морозцем схватило лужи. Вот мы с ним уже выходим на улицу, держась друг за друга ("битый небитого везет"). У меня палка в левой руке, у него - в правой. Воображаю себе наш вид сзади - нечто вроде двуглавого орла. Впрочем, мне давно уже все равно, как и откуда я выгляжу. На ногах суконные ботики "прощай, молодость", на голове - теплый платок, старушечий.

И вот...

- Знаете что, Кира Петровна, мне что-то не очень нравится наше взаимное положение.

- Две палки с двух сторон? - спросила я шутя.