Выбрать главу

- А как же! В Евангелии есть замечательные слова: "Врачу, исцелися сам".

Я вздрогнула. Так говорил мой папа - пылесосу, в первом детстве.

- Что вас смутило?

- Вспомнила эту фразу. - Рассказала, как папа, водя щеткой по спине пылесоса, сказал ему: "Врачу, исцелися сам"...

- Ваш отец был, по-видимому, интересный человек?

- Да. Но я его почти не помню. Когда он погиб, мне было пять лет.

- Запомнили же вы эту фразу: "Врачу, исцелися сам". Кстати, "врачу" не дательный падеж, как вы, может быть, думаете, а звательный. Обращение. В переводе на русский с церковнославянского фраза эта значит: "Врач, исцели самого себя". С этого надо начинать любое врачевание. Исцелить себя - физически и душевно.

- А если врач болен неизлечимо?

- Должен держать себя на верхнем пределе своих возможностей. И, во всяком случае, не погружаться в свои беды и немочи, как вы были погружены некоторое время назад. Как еще бываете и сейчас.

Видел он меня насквозь: да, и это еще бывало.

- Самое важное, - сказал он очень серьезно, - построить самого себя. Как бы жизнь тебя ни искалечила, сделать себя человеком. Не оглядываясь на то, кем ты был и кем стал. Если ты разрушен, построить себя нового, может быть, не таким, как был. Но на прежнем месте. В прежнем теле, если оно живо.

- Глеб Евгеньевич, простите нескромный вопрос. А вы-то сами всегда следуете правилу: "Врачу, исцелися сам"?

- Стараюсь. Не всегда удается.

И улыбнулся.

Зима прошла. А весной Валюна забрали в армию. Были проводы. Митя привез меня на такси.

Квартира, давно уже не моя, - полным-полна молодежи. Гремела музыка. Кричали, пели.

Молодежь, молодежь... Как ее понять? Как до нее добраться?

Легче всего сказать: "Мы в их возрасте были лучше". Многие так считают. Ерунда. Не были мы лучше, просто были другие. Беднее были, ответственнее. Наша ли заслуга, что нам больше досталось трудностей?

Это я себе старалась внушить, но отчуждение не проходило. Раздражала кричащая, непомерно громкая музыка. Что за пристрастие к децибелам? Ведь вредно же это, на животных доказано, что громкой музыкой можно убить. Раздражали дикие, вычурные телодвижения танцующих. А главное - водка. Ее пили много, без меры и без приличия, девочки вровень с мальчиками, даже, пожалуй, больше. Мы, молодые, пили мало и редко. Денег не было. Да и обычаи были другие...

А во времена моего детства водку давали по талонам. Не худо бы и сейчас такие талоны... Впрочем, помогут ли?

Поймала Люсю в коридоре. Она в хлопотах. Я ей:

- Зачем вы это все затеяли?

- А как же? Надо проводить.

Вот и эта убеждена, что "надо". Так все делают. Не ломать же обычай! Неверно. Свинский обычай именно надо ломать.

Я приткнулась где-то в углу - стоя. Никто не пригласил сесть. Кто-то мазнул меня по лицу рукавом пиджака и не извинился. Никому я здесь не нужна. И зачем пришла?

Устали ноги. Устали уши от музыки. Попрощаться с сыном, а там и уехать. Опять подловила Люсю:

- Люся, я устала. Мне бы с Валей попрощаться, и я бы уехала. Скажите ему, пожалуйста. Пусть выйдет ко мне ненадолго.

Прощаться с Валюном мне пришлось в ванной. Обе комнаты полны танцующих. В одной комнате музыка орала одно, в другой - совсем другое. В ванной препротивно пахло. Моя ванная... Мои махровые полотенца... показалось, и от них разит перегаром. Вошел Валюн - пьяный, но умеренно. Я его обняла, он обнял меня. Постояли, обнявшись.

- Валюн...

- Мамочка...

Выше меня на целую голову. Снизу вверх взглянула ему в лицо. Вдруг в этом взрослом, погрубевшем лице высветился тот самый добрый Валюн, который пожалел старика нищего...

- Мамочка, я понимаю, что вел себя безобразно, я перед тобой виноват... Но ты не думай, что я навсегда пропащий, обещаю тебе, я стану другим. Веришь?

- Я, наоборот, не верю, что ты такой плохой, каким притворялся.

- Ничего я не притворялся. Просто так вышло.

- Милый мой, не живи, "как вышло", делай сам себя, свою жизнь. Сознательно.

- Я понимаю.

Были мы с ним вдвоем в этой дурно пахнущей ванной, по-настоящему вдвоем, и в эти минуты я была счастлива. Но тут из коридора Наташин голос: "Валерка!", и он: "Иду!" Поцеловал меня, уже отсутствующий, и вышел.

Я - к Мите:

- Прошу тебя, вызови такси. Ты меня отвезешь?

- Разумеется.

Митя был совершенно трезв (он вообще трезвенник, эталон семьянина). В такси сказал:

- Ну вот теперь, когда Валька уедет, ты сможешь вернуться домой. Наташку, я надеюсь, заберут родители. Она же там прописана. Не захотят выселим через милицию...

- Митя, как ты можешь? Ведь она жена твоего брата.

- Мне и брат-то чужой, а она тем более. Эти дурацкие проводы! Я был против. Настояла Людмила.

"Людмила" - что-то новое...

- Люся - золото, - сказала я.

- Знаю. Этого мне втолковывать не надо. Так давай о деле. Ты вернешься домой. А я за эти два года скоплю на кооператив...

Так вот почему он так тянет из себя жилы! Копит на кооператив ненужный. Сказать? Скажу:

- Я не вернусь, Митя. Я вышла замуж за доктора Чагина.

- Как? Когда?

- Уже два месяца. Мне давно надо было вам сказать...

- Что ж не сказала?

- Да так... Стыдно было.

- А сейчас тебе не стыдно?

- Стыдно.

Гора с плеч: сказано. Митя молчал всю остальную дорогу. Доехали. Помог мне выйти, расплатился, отпустил маши-ну. Мрачен. Проводил до двери.

- Может быть, зайдешь?

- В другой раз.

Из окна я видела, как он уходил. Сгорбившись, засунув руки в карманы. Пальтишко жиденькое. Фонарь качался, как безумный, тени бегали.

Что я могла сказать в свое оправдание? Ну что?

31

Тихо как-то стало в моем доме. Тихо и невесело. Мой любимый (я все чаще называла его так, разумеется, мысленно) становился угрюмее, молчаливее, улыбался реже. Он и раньше-то нечасто меня баловал, а теперь и совсем. Мне все казалось, я перед ним виновата. Зависимость от него все крепче.

Митя не появлялся. Люся, как раньше, ходила раз в неделю, убирала. От нее я узнавала: как там? Оказывается, Наташа по-прежнему живет с ними.

- Была в положении, сделала аборт. Поплакала. Здоровье не ахти. Куда ее такую гнать? Оставила. Дмитрий Борисыч поначалу был против, потом: "Делай, как хочешь". Самоустранился.