Прочитала я записочку и сама не знаю, кивать мне или мотать. С одной стороны, любит она его, а любовью не только человека, пня можно выправить. А если он это затеял только за-ради квартиры? Подумала-подумала и решила: дай кивну головой, пиши, мол, там разберетесь. Да.
Написала она ему письмо и отправила через ходячую. Пишет: люблю и все такое прочее, жду ответа, как соловей лета. День назначила, когда ему прийти. Накануне волосы на бигуди накрутила, расчесала — ну кукла и кукла. Даже губы накрасила, а он нейдет. Может, у него работа срочная? Все бывает. Только больше о нем ни слуху ни духу. Зина не в себе, тихая стала, только глаз полыхает. Думаю, зря я тогда кивнула... Плохо девке. Рудик обманул. Был сын, и того своими руками отдала. И мать ей вроде не мать, а захватчица. Ничего не скажешь, заботится о Зинке, белье меняет, передачи носит, а любить не любит. Опять же заново запивать стала. Одно время, как Зина покалечилась, бросила было, а теперь снова здорово!
И в самом деле, когда Марья Михайловна пришла (уже без Владика, его больше не пускали) и стала протирать пол под моей кроватью, я явственно почуяла запах спиртного. Окончив уборку, она с нелепой улыбкой на миловидном лице села на табурет, расставила ноги и сипло запела «Ромашки спрятались, поникли лютики»... Зина со своей кровати кинула в нее стакан. Марья Михайловна с цирковой ловкостью поймала его. Все это походило на бред...
22
Неожиданная новость: приехал Митя! Не писал, не телеграфировал, просто приехал! Все такой же — бледный, редковолосый, но милый, милый до невозможности! До чего же люблю его, старшенького!
— И зачем ты приехал? Пропускаешь занятия, ведь последний курс, а здесь ты мне все равно ничем не поможешь. Вот выпишут — тогда повезешь домой. А так-то чего ради?
А сама была рада без памяти, что приехал. Он смотрел с удивлением, словно не узнавая. И в самом деле, судя по зеркалу, изменилась я крепко. Остриженная, ненакрашенная, в безобразном халате. Сутулая, на костылях — мешок мешком.
— Ну, пойдем в холл, там поговорим.
— Однако ты молодец, мама! Уже на ногах.
— Не на ногах, на костылях.
— Важно, что не лежачая. Для такого перелома совсем неплохо восстанавливаешься.
— А откуда ты знаешь, какой у меня перелом?
Смутился:
— Я тут говорил с твоим, как его, Михаилом Михайловичем. «Автором сустава». Смотрел твой последний рентген. В общем, там все в порядке. Ты не беспокойся...
Ох, эта врачебная бодрость!
— Говори прямо, что-нибудь не так?
— Нет, мама, все нормально. До чего же ты стала мнительна, прямо как больная.
— А я и есть больная.
— Я думал, что ты прежде всего врач.
— Зря думал. Ну, ладно, рассказывай, как там у вас.
— Нормально. — Любимое словцо сегодняшней молодежи: о чем ни спросишь, все у них «нормально».
— С хозяйством справляетесь?
— Справляемся. К нам твоя знакомая, Люсей зовут, помогать приходит. Помнишь ее? Люся Шилова, твоя пациентка.
Вспомнила. Была такая в прошлой жизни, давным-давно. Красивая, с темной косой, полувырванной пьяным мужем...
— Вы ей хоть платите, Люсе?
— Что ты! Не берет ни копейки. Говорит, жизнью тебе обязана.
— Не берет так не берет. Еще что нового? Как Валюн?
Митя покраснел:
— Мамочка, я долго думал, говорить тебе или нет, но все-таки решил — скажу.
— Что такое? Заболел? Из школы выгнали?
— Хуже: женился.
Прямо обмерла:
— Женился? На ком же?
— На своей однокласснице, Наташе Спириной, помнишь такую? Бывала у нас.
— Не помню. Как же их зарегистрировали, если ему восемнадцати нет?
— Обошлись без регистрации. Живут, говоря пышно, во грехе.
— И где же это они живут?
— Разумеется, у нас. Наташины родители резко против. Валька им не нравится. И странно было бы, если б нравился. Я бы такого зятя на порог не пустил. Они люди трудовые, степенные, отец — рабочий, жестянщик высокой квалификации, мать — пенсионерка. Хотели в школу жаловаться, раздумали. Огласки побоялись.