— И тебя, — он искривил губы, — с Рождеством.
7
— С Рождеством! С Рождеством! — радостно вопил Рон, в одной руке держа кружку с глинтвейном, а другой обнимая захмелевшего Гарри. — Пусть все будут счастливы!
— Ты такой смешной, когда выпьешь, — улыбаясь, заметила Джинни и перевела взгляд на Гермиону. Грейнджер машинально улыбнулась и вздрогнула так, словно её укололи иголкой. Несуразное алое кресло, обивка которого отдавала въевшимся в неё запахом фирменного десерта Молли, вдруг стало таким противным своей мягкостью, что Гермиона вскочила на ноги. Джордж внимательно посмотрел на неё из противоположного угла комнаты. Он не улыбался. Бесснежное, слякотное Рождество угнетало его.
— Гер-р-рмиона! — заметив, что она поднялась, задорно крикнул Рон. — Давай танцевать! Давайте мы все будем танцевать! — и, пошатываясь, поднялся. Джинни, закрыв глаза ладонью, захихикала.
— Рональд, не позорься перед девушкой! — в дверном проёме, уперев руки в бока, стояла раскрасневшаяся от кухонного жара Молли. Она с нежностью посмотрела на гостей и махнула рукой.
— Скоро будет готов рождественский пирог.
— Пирог! — восторженно крикнул Рон, и тут уж захохотал, не выдержав, сам Гарри. — Чего смеёшься, дуралей? — Уизли шутя толкнул друга в плечо. — Надо мной?
— Ни в коем случае, — тщетно пытаясь скрыть улыбку, оскалился Гарри. Он переглянулся с Гермионой и лишь на миг посерьёзнел.
— Время подарков! — мгновенно переключился Рон. — Гермиона… — и он, тихонько покачиваясь, протянул ей руку.
Джинни снова хихикнула. В последнее время она делала это слишком часто, словно пытаясь скрыть то, как тяжело ей переносить «паузу» в отношениях с Гарри. Гермиона наблюдала за ними в течение двух дней в Норе. Гарри чувствовал вину за то, что заставляет Джинни ждать, пока он разберётся в себе, она пыталась изображать весёлую дурочку, и оба они тяготились друг другом.
— Идём со мной. Боюсь, мне не одолеть лестницу, если я пойду один, — щурясь, произнёс Рон, и Молли, закатив глаза, вернулась на кухню.
— Хорошо, — прошептала Гермиона, снисходительно и устало улыбаясь. Обстановка тесной и душной гостиной уже начинала действовать ей на нервы. Всё вокруг: колдофото, безделушки, ковры на стенах и даже запах рождественского ужина — напоминало о том, что эта семья — единственное, что осталось у неё после войны. Но Гермиона не могла почувствовать себя её частью, как бы сильно ни старалась.
— Идём, — продолжал бормотать Рон, цепляясь за перила и осторожно передвигаясь по ступеням.
— Надо зажечь свет.
— Нет!
— В этом доме куча ковров, за которые я запинаюсь даже днём! Мы упадём, и никакого счастливого Рождества не будет.
Рон неопределённо хмыкнул, и они замолчали. Дверь в его комнату была открыта. Вокруг бледного пятна лунного света, растянувшегося на полу, собралась темнота. Тихо они прошли к кровати, и Рон, усадив Гермиону на скрипучий матрас, принялся рыться в прикроватной тумбочке.
— Что ты придумал? — Грейнджер, почему-то занервничав, поёрзала на месте и неуютно съёжилась. С некоторых пор повсюду в темноте ей мерещились очертания высокой тощей фигуры. Иногда по ночам она просыпалась со сбившимся дыханием, и в полусне перед её глазами мелькало бледное, словно лик луны, лицо.
— Мой тебе подарок, — голос Рона прозвучал совсем близко, и матрас рядом прогнулся под его весом. Гермиона пошатнулась, ей в руки опустилась нечто твёрдое и шероховатое. Зажёгся «люмос», заставив не привыкшие к темноте глаза заслезиться.
— Что это? — Гермиона посмотрела на бордовую бархатную обложку и вскинула брови. — Книга?
— Открой, — Рон нетерпеливо улыбнулся.
Хрустнула обложка, и Гермиона похолодела, наткнувшись на счастливые лица своих родителей. Она не могла подумать, что хотя бы одна совместная фотография смогла уцелеть. Здесь ей было четырнадцать, им — чуть меньше сорока. Улыбки искусственно разрезали лица. С некоторых пор счастье казалось Гермионе иррациональным. Она поспешила перелистнуть. На следующей фотографии она, Гарри и Рон были вместе на свадьбе Билла и Флёр. На заднем плане, кривляясь, стоял живой Фред. Гермиона захлопнула альбом.
— Спасибо, — прошептала она.
— Не посмотришь до конца?
— Не сейчас. Рождество — не лучшее время…
— Для чего?
— Для прошлого. Его ведь уже не вернёшь, — Гермиона, чувствуя, как кривится из-за слёз голос, резко замолчала.
— Я не хотел тебя расстраивать, — прошептал он. — Но ведь мы должны справиться с этим. Я, ты, Гарри… Мы должны.
— Конечно, — она улыбнулась сквозь слёзы и положила ладонь на его щеку, поросшую мелкой щетиной. — Конечно.
Он осторожно приблизился и, чтобы не отпугнуть Гермиону запахом алкоголя, задержал дыхание. Прикоснулся к её губам.
— Не возвращайся в Хогвартс, — вдруг прошептал он, приникая к её лбу своим. — Я не хочу тебя терять.
— Ну зачем ты так?
Рон посмотрел на неё с тоской и укоризной, но вскоре помотал головой и порывисто сжал узкие ладони своими — большими и слегка влажными.
— Прости, — он сделал над собой усилие, чтобы улыбнуться. — Я перебрал.
— Ерунда.
— Неправда, — Рон отчаянно мотнул головой. — Поцелуй меня.
Гермиона ощутила, как её сердце сжалось от пронзительной жалости. Она знала, чего стоило Рону весь вечер смеяться и дурачиться, не замечая тяжёлого взгляда Джорджа. Наклонившись, она прижалась к его рту губами, заглушая поток бессвязной хмельной речи. Рон напрягся всем телом и замер на несколько мгновений, а потом его широкая и почти горячая ладонь легла ей на спину. Матрас протяжно заскрипел, когда Рон, неуклюже приподнявшись, навис над ней.
— Я тебя люблю, — сосредоточенно нахмурившись, прошептал он.
— Да, — она рвано улыбнулась, и воздух в её лёгких задрожал. — Знаю.
— Мы можем… — Рон внезапно замолчал, не окончив вопрос.
— Да.
— Тогда…
Неловкие пальцы настороженно пробрались под тонкий свитер. Одна из ладоней испуганно погладила бедро. Рон, путаясь в движениях, принялся расстёгивать пуговицу на её джинсах, а Гермиона чувствовала беспредельную жалостливую нежность и хотела быть той, кто сможет забрать хотя бы часть его боли. Пять минут возни, надрывный скрип матраса — и наконец всё дёрнулось и застыло. Гермиона сцепила зубы, нежно погладила его плечи и прошептала что-то подбадривающее. Рон двигался прерывисто, шумно дышал и изредка целовал её в сухие губы, и Гермиона скрывала улыбкой стиснутые зубы. Когда он закончил, она почувствовала облегчение и ощущение тошнотворной пустоты. Рон чмокнул её в висок, ласково погладил по плечу и обессиленно свалился рядом.
— Тебе было хорошо?
— Да.
— Значит, мы справляемся. Жизнь продолжается, Гермиона, верно? Пока мы что-то чувствуем.
Она смотрела в потолок, хотя ни черта не видела. Обнажённые ноги лизал холод, но на бёдрах ещё чувствовалось инородное тепло. По телу пробежала дрожь, но Гермиона даже не шевельнулась, чтобы укрыться пледом. Внизу кто-то громко расхохотался, но этот звук резко прервался, и Гермиона почувствовала, как тошнотворная тоска вклинилась в горло острым булыжником.
— А ты, — голос Рона звучал так слабо, что его можно было принять за сонное бормотание. — Ты меня любишь?
Гермиона продолжала ровно дышать, глядя в потолок, и слова Рона достигли её сознания значительно позже того, как растворились в воздухе. Тишина разрывала ей сердце, но она чувствовала, как немеют губы. Рон прислушивался ещё несколько минут, потом, то ли решив, что она уснула, то ли отчаявшись услышать ответ, осторожно повернулся на другой бок и, глубоко вздохнув, затих. Гермиона знала, что Рон достаточно захмелел для того, чтобы быстро заснуть. Бесшумно поднявшись, она натянула бельё и джинсы, поправила свитер. Всё это время ей казалось, что Рон совсем не спит и прислушивается, и Гермиона представляла, как с укоризной кривятся его губы. Оставаться в этой комнате было невозможно.