Мама шурудила вещи на полках и собирала одежду. Я вспомнила, что в коробке под кроватью лежат документы. Наклонилась, но ничего не нашла. Коробка точно была там, но смог так загустел, что я не различала и собственных рук. «В поисках документов, подтверждающих личность, она задохнулась и избавила мир от этой своей самой личности» – так бы, наверное, шутили обо мне в газетах, прокопайся я ещё хоть две минуты. Поводив под кроватью руками, я закашлялась и бросила к чертям эту муть. Осознав, что то единственное, что нужно спасать, не валяется на полу, я рванула к окну. Запрыгнула на недавно поменянный пластиковый подоконник и стала дёргать старую металлическую решётку на окне. Этот дом построили ещё в 1945 году руками пленных немцев. Подобных микрорайонов в городе было несколько. Симпатичные и уютные снаружи, дома были аварийные и страшные внутри. Немцы построили оболочку, но наполняли эту оболочку уже не они, потому здесь нашлось место плесени, харчкам и облупившейся краске. Вот и решётка была насквозь ржавой, ведь никто её с тех самых послевоенных лет и не менял. Всё равно, что питерское коммунальное жильё, где после тридцати лет халтурной уборки находишь могильники тараканов и клопов за шкафами. Я подумала, что раз не поддаётся окно, можно попробовать через коридор. Спрыгнула с подоконника и метнулась к двери. Чуть приоткрыв, я поняла, что дышать там нельзя. Коридор наполнился таким смрадом, что никакого времени там не протянешь, только ноги. В конце коридора всё так же ломилось «нечто» из подъезда. Я рукой нащупала куртки, что висели рядом, затащила их в комнату и закрылась. Поглядев на закутанную Соньку, я подумала, что можно намочить одеяло и выйти в подъезд в нём. Но за пределами квартиры что-то жутко гремело, а оставлять маму и сестру было нельзя. Они-то как выйдут? Я снова прыгнула на подоконник.
– Молодые люди, вызовите пожарных, пожалуйста, у нас дом горит, мы выйти не можем, – крикнула я какой-то гуляющей парочке. Парень что-то сказал своей блондинке, она достала телефон, а он побежал к нам. Теперь с решёткой боролся уже он, но не сказать, что это как-то ускорило процесс нашего освобождения. Потом к нему присоединился ещё какой-то проходивший мимо мужик, и они ломились в наше окно уже вдвоём. Ничего не получалось, Сонька ныла и всех раздражала. Ещё больше раздражало, что мы в шаге от спасения, а дышать уже нечем. Умереть вот так, глядя, как тебя не могут вытащить два задохлика, вот уж действительно анекдот. Со второго этажа опускались самодельные – из постельного и полотенец – верёвки. По ним спускались соседи. Люди опускались на снег, и в куртках, накинутых поверх халатов и нелепых пижам, бежали прочь от дома – к приехавшим пожарным машинам. Нашу решётку уже ломало несколько человек, а мы сидели на первом этаже и смотрели, как советская добросовестная заводская работа абсурдно и тупо нас убивает.
Решётка, в конце концов, сдалась. Сперва ослабли её крепления по углам, она заметно отошла, но, чтобы выбраться, этого не хватало. Тогда мужчины выломали двое прутьев и вытащили за руки Соньку, а затем и меня. Босые, но в пуховиках, мы добежали до пожарных машин. Нас усадили в салон. Мамы с нами не было.
– А где мама? – выкрикнула я из пожарной.
– Она ещё там, – ответил полноватый мужчина, вытаскивавший нас. – Её через эту дырку не достать.
В ужасе я побежала назад. Люди мне что-то кричали, но я без оглядки неслась:
– Мама, мама!
– Ася, холодно, – надень, – мама протянула через решётку мои ботинки.
Всё, что было после, я узнала из рассказов и СМИ, потому что проснулась в больнице, куда меня привезли без сознания. Маму всё-таки вытащили. Ни она, ни сестра не пострадали. Мне врачи констатировали отравление угарным газом. Кроме меня в больницу попал наш сосед-старик со второго этажа. Через пару дней нас обоих выписали. В газетах писали, что причиной пожара стал искрившийся в подъезде кабель. Он-то и стучал нам в дверь. Он же поджёг и деревянный шкаф, который кто-то поленился донести до помойки и бросил прямо в подъезде. Эта фанерная бандура задымила два этажа, но даже не соизволила догореть. Когда я вернулась после больницы, этот обугленный монстр глазел на меня из своего обгорелого угла и, кажется, не собирался оттуда съезжать. Глядя на него я будто смотрела на себя, которая в сыром одеяле бежит в подъезд, не зная, что за дверью кабель плюётся электричеством и только и ждёт контакта с водой. Тогда можно было бы и гроб не заказывать, а закопать меня в этой вонючей, подгорелой коробке», – посмеялась Ася.
Скоро девушка уехала в Москву. Мама с сестрой переехали в новую съёмную квартиру. Теперь они снимали жильё не выше второго этажа и обязательно без решёток. Несколько месяцев после пожара Ася не могла спать. Ей снилось, как обгорелую её кладут в такой же обгорелый шкаф и несут по городу. А люди вокруг расходятся и затыкают носы от невыносимой гари. Через пару лет началась эпидемия коронавируса, и Ася потеряла восприятие к резким запахам. Она не чувствовала ни духов, ни дыма, ни кофе. Нюх так никогда и не восстановился, и запах гари с тех пор навсегда для неё исчез.